– Налей мне, – говорит она.
– У меня тоже пересохло во рту, – говорю я, и мы выпиваем.
– Ты в меня кончил, свинтус… – Ее взгляд опускается на покрывало, там следы моей спермы. – Оба-на!
– Сейчас вытру. Это ничего, что я в тебя?
– К счастью, у меня только вчера дела закончились. Ну, ты пока убери здесь следы греха, а я – в кустики.
Она прихватила бутылку с водой и, сверкая белой попой, скрылась в кустах. Я, не мудрствуя лукаво, перевернул цветастое покрывало обратной стороной, чтобы скрыть следы страстной любви, и снова расставил на нем бутылки и бокалы. Затем натянул джинсы и выдохнул из груди счастье, которое меня просто распирало. И тут вспомнились Олько с Ульяной. Уж не занимаются ли они сейчас тем же, что и мы? Впрочем, какая разница, Лида мне нравится даже больше, чем Ульяна. Вот она возвращается из чащи, гордо неся свою курчавую роскошницу на крутых бедрах, капельки воды переливаются на волосках диамантами. Лида вытирается салфетками и одевается. Я не свожу с нее глаз. Кто знает, увижу ли я еще эту красоту: ведь она собирается замуж.
– Это правда, что ты собираешься замуж?
– На втором курсе? Я что, похожа на дурочку?
– Ну, она сказала, что это был твой жених.
– Это он так считает. Красиво жить не запретишь. Я сказала ему, что если и выйду замуж, то только на пятом. Он решил ждать.
– Ты с ним спишь?
Она уселась рядом, отбросила волосы со лба и спросила:
– Ас чего это ты вдруг так заинтересовался мной?
– Не хочу тебя ни с кем делить, – ответил я прямодушно и лег, заложив руки под голову.
– О! А я уже принадлежу тебе?
– А разве нет?
– Ты слишком самоуверен.
– Так ты спишь с ним?
– Сплю. Если это так называется. Последний раз спала месяца три назад. Вообще-то, раз пять у нас что-то было, но мне не понравилось. – Она наклонилась ко мне так, что ее волосы распустились надо мной, словно ветви плакучей ивы. – Ты намерен меня отбить?
– Разве я тебя уже не отбил?
– Еще нет, – прошептала она и поцеловала меня в губы.
Я обнял ее, она легла на меня, и мы стали целоваться взасос, а мой стержень снова потянуло на подвиг, и он стремительно стал превращаться в булаву. Она подняла голову:
– Я чувствую то, что я чувствую?
– Ну да.
– О нет, второй раз в военно-полевых условиях я тебе не отдамся, – и скатилась с меня.
– Поедешь ко мне?
– А что я дома скажу?
– Что-нибудь придумаешь.
Она с минутку помолчала.
– А покажешь мне розу?
– Покажу.
Излишне и говорить, что всю историю про розу я придумал. Не лежала у меня между страниц «Маньёсю» ее роза, роза эта затерялась в водовороте толпы. Впрочем, была у меня другая усохшая роза. Она осталась после жены. Когда-то она рисовала ее, увядшую розу в хрустальном бокале с красным вином, а затем использовала как закладку, и вот спустя несколько лет ее усохшая роза наполняется иным содержанием и в ней оживает душа другой розы, которой от силы месяца три. И теперь этот усохший цветок соединяет нас троих в каком-то удивительном мистическом сплетении, цветок, который я отныне воспринимаю как розу Лиды.