– О чем вы думаете? А, я знаю. Вы думает о том, какая я зануда. Морочу вам голову, не позволяю даже поцеловать себя. Правда?
Я молчал.
– Правда, – ответила она за меня. – Но я хочу, чтобы у нас с вами было все иначе. Не так, как вы привыкли. Ничего животного. Никаких инстинктов. Только чистые чувства. Я хочу, чтобы вы меня полюбили.
– У нас должны быть односторонние чувства?
– Нет. А что вы подумали? Я тоже в вас влюблюсь. Но я пока не готова. Мне необходимо время. Это же совершенно естественно.
– Значит, самоубийство откладывается на неопределенное время. Что ж, это меня устраивает. Должен еще уладить множество своих дел, закончить недописанные произведения, сжечь юношескую лирику и, одним словом, замести следы.
– На самом деле, времени не так уж и много. Это должно случиться в конце лета.
– В таком случае стоит поторопиться.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду наши интимные отношения. Иначе получится так, что не успеем мы друг друга полюбить, как придет время покинуть этот бренный мир. Такой вариант меня не устраивает. Хотелось бы успеть насладиться всеми прелестями большой и неподдельной люби.
– Так не получится. Так мы можем расслабиться, отклониться от намеченного плана и вообще изменить нашему намерению. Я отдамся вам здесь, на этом острове, в день самоубийства и ни днем раньше.
Я воззрился на нее, как на сумасшедшую. В эту минуту хотелось высказать ей все, что о ней думаю, но я сдержался, взглянув на ее утонченное личико. О Боже, прости меня, но я хочу поиметь это. Даже если это будет один-единственный раз. Впрочем, в подсознании теплилась надежда, что не все еще потеряно, и игра, которая началась столь серьезно, в конце концов утратит свой излишний драматизм, а затем нас ожидают любовные ласки, ласки, ласки… У нее были уста, как у младенца, чистенькие и гладенькие, уста, которые еще никто не целовал, и мне казалось, что овладение этими устами стало смыслом моей жизни, я должен был напиться из них, словно из Кастальского источника, это становилось уже вопросом жизни и смерти. Закралось подозрение, что если я не успею этого совершить, то потеряю способность писать, что-то во мне необратимо разрушится и никогда уже не возродится. Еще никогда никого я так не желал, как Марьяны. И ради этого был готов идти до конца.
– Ты сказала про конец лета… Может, ты и день назовешь?
– Восьмое августа.
– Восьмое августа, – повторил я. – Почему именно восьмое, а не девятое или десятое?
– В этот день будет приоткрыт вход…
– Что за вход?
– Узенький вход. Только для нас двоих. Должны успеть.