Куда же положить этого скарабея? Я видела, что он не представляет никакой ценности — обычная поделка, сотнями продающаяся в сувенирных лавках туристического Египта. Конечно, он не годился для моей коллекции, но… Я получила его от убитого Сета в день смерти любимого… Я все-таки была слишком египтянкой, чтобы пренебрегать такими знаками из царства Анубиса. Поэтому я бережно поместила каменного жука на полке между большим серебряным жуком, на спинке которого был вычеканен отрывок текста «Книги мертвых», и нарядным скарабеем, выполненным из разноцветной смальты. Рядом с ними базальтовый скарабей казался бедным родственником, но только я знала ему цену.
В электричке было душно, вагон был переполнен дачниками, направлявшимися на свои убогие, но нежно любимые «фазенды» с чадами, домочадцами, собаками и набитыми каким-то барахлом рюкзаками. Я пыталась почитать купленную на вокзале газету, но меня без конца толкали, а над ухом орали продавцы всякой бесполезной всячины. Я удивлялась, как эти люди умудряются протискиваться сквозь битком набитые пассажирами вагоны. К счастью, ехать мне было недалеко, и минут через двадцать пять я вывалилась из вагона, прижимая к себе сумку.
Наша дачка была старенькая, деревянная, двухэтажная. Мы купили ее у отбывшего на Землю обетованную директора магазина. В наследство нам он оставил протекавшую крышу, долги за газ и родственничка Мишу Генделя, занимавшего другую половину дома с женой, детьми и глупым спаниелем. Когда я подошла к дому, он как раз сидел под яблоней в растянутых белых трусах, над которыми нависал живот, играл на синтезаторе «Шолом алейхем» и пил пиво. Он дружелюбно меня приветствовал, не прекращая игры. Затем заявил, что если я куплю мясо и водку, то он готов организовать шашлыки, тем более что к детям сегодня приедут гости. Я вежливо отказалась.
Нам принадлежали две комнаты и кухня на первом этаже и комнатка под крышей на втором. Она считалась моей. Там жутко скрипели полы и подтекал потолок, но иногда я там ночевала, чтобы не обидеть маму, которая за что-то любила эту нелепую развалюху на четырех сотках.
Маме, Нине Васильевне, было пятьдесят пять, но она сохранила подтянутую фигуру и пружинящую походку молодой женщины. Наверное, дело было в характере, молодом, задорном, со стремлением ко всему новому и интересному. Глаза мамы всегда ярко блестели, она охотно и часто улыбалась и обожала кружить мужчинам голову. Глядя на ее вечную готовность к флирту и обольстительные улыбки, мужчины подозревали в ней легкую жертву, но натыкались на сильный и даже жесткий характер и такую последовательность в поступках, что окончательно теряли голову от желания завоевать ее и, сами того не замечая, попадали в рабство. Возможно, если бы у мамы был более покладистый характер, я бы провела детство в Египте и была бы примерной мусульманской девушкой, вышла бы замуж за хорошего парня из семьи друзей и нарожала бы кучу ребятишек на радость папе Хуссейну. Впрочем, папа был единственным мужчиной, вырвавшимся из маминых бархатных лапок, но в тот период она была еще слишком молода. Однако я подозреваю, что папа до сих пор любит ее.