И умер, как она видела, с копьем в груди. Синий свет лился сквозь зияющую рану.
Габи остановилась, уставившись невидящим взглядом в пространство, размышляя над тем, что ей, удалось расшифровать за это время. Все еще не в состоянии охватить мысленно все детали, она, в конце концов, решила, что слишком устала, чтобы рассуждать логически, и отставила ночные поиски в пользу желанного отдыха.
Но полностью отвлечься ей так и не удалось. Сцены, которые она увидела, упорно вторглись в ее сны, и направляемые неким истинным пониманием, сложились в уме в единую, воссозданную по частям, историю. Все же не только рождение делало ребенка удивительным. Он являл собой нечто большее, если раз за разом приводил своих людей к победе, еще до того, как достиг совершеннолетия.
История мальчика настолько захватила Габи, что на следующий день ей потребовались все силы, чтобы сконцентрироваться на задаче разделения и извлечения из ямы останков. Ее мысли продолжали блуждать по сюжетам мозаик. За обедом, вместо того, чтобы присоединиться к остальным, она сбегала по нужде, прихватила пакет с сандвичем и воду и вернулась на свежую голову еще раз осмотреть фризы.
Впрочем, как Габи не старалась, ей не удалось сложить никакой другой истории, кроме той, которую люди возможно и надеялись передать, создавая эти картины из разноцветных камешков.
И передали, хотя бы потому, что у Габи впервые забрезжила мысль, что Анка лгал. Это его храм. И возведен, чтобы поклоняться ему, а история, воссозданная в мозаичных изображениях на настенных фризах, не повествование о цивилизации построившей храм. Это — история Анки.
Он появился на свет в человеческой семье, или, по крайней мере, его выносила обычная женщина. Образ в пламени, на первой мозаике, не походил на Анку, потому что им и не являлся. Это был его отец, его истинный родитель, сущность подобная ему, тот, что посеял свое семя в иссохшее чрево женщины, слишком старой, чтобы рожать детей.
Следующий сюжет являлся подтверждением этого, во всяком случае, для Габи. Он изображал, как тот же мальчик поднялся на колени, но уже без ран. Синий огонь окружал его со всех сторон, а за алтарем, на котором он прежде лежал, теснилась огромная толпа верноподданных, некоторые поверглись ниц, другие смотрели с выражением благоговения или ужаса на лицах, иные убегали или, замерев, сжались в раболепных позах, словно опасались за свои жизни.
Вот значит, что Анка имел в виду, говоря, что забрал тело человека, когда душа покинула его, но предыдущие картины ясно давали понять, это — ложь. Ни один обычный человеческий ребенок не способен делать те вещи, которые приписаны этому мальчику.