– И обзываться он любит. Если что не нравится, начинает орать: «Сука! Козел!» Может, это он и рассказал про нас Тобикову, про команду. А вы на меня подумали…
– А ты что мне сказал! – взвивается на тахте Вовуля. – Ты мне… сказал… ты… да я…
– Да, видно, рано его принимать, – подливает масла в огонь Толик. – Выдержки нет.
– Стой, ребята! – вмешивается председатель. – Мы все не без греха. Давайте все-таки объективнее будем подходить. Здесь не базар. Здесь высокое собрание. Все, все, мы знаем. Давайте проголосуем. Да кончайте вы обзываться! Ну вы и кабаны! Тихо! Стой! Кончай базар!
– Я думаю, раз пошло такое некорректное обсуждение, вопрос надо отложить, – снова подает голос Казаков.
После его реплики крикуны притихают. Никто не ожидал такого поворота событий.
Шурка замечает, что Озеров побледнел, и говорит:
– Голосовать! Кто за то, чтобы принять Владимира Озерова в члены общества «Лотос», прошу поднять руки.
– Все за! При одном воздержавшемся.
Пока счастливый Вовуля с какой-то мальчишеской радостью на лице прикалывает миниатюрной шпагой значок к воротнику, народ в лице Дубравина повторяет ему принципы «Лотоса»:
– Стать воспитанными людьми. Это непросто. Надо заниматься собой: читать, мыслить, организовывать свой отдых, обмениваться с другими членами клуба идеями. Все решаем сообща. Это наше кредо.
– Вот ты в музыкальную ходишь, – берет инициативу на себя Толик Казаков. – Ну и сделай нам доклад о жизни какого-нибудь великого музыканта, чтобы мы знали. Сделаешь?
– Не знаю, – ошеломленный, всем вместе растерянно отвечает Вовуля.
За окном раздается звук мотора подъезжающего грузовика.
Через минуту слышен требовательный голос матери:
– Шу-у-у-у-ур-и-ик!
Дубравин идет на выход, досадуя, что его оторвали от важного дела:
– Ну, началось. Подождите меня. Я сейчас.
Оказывается, мать хочет, чтобы он поднял на чердак дома мешок с кормами. Недовольный Шурка зло замечает матери:
– Опять у этих алкашей купили ворованные корма?!
Вся деревня тащит с полей и ферм все, что можно утащить. Но он, живший здесь всю жизнь, так и не привык к этому. Стыдится.
Мать, уловив в его словах раздражение, глядит на него исподлобья, поправляет узловатыми натруженными руками платок, сбившийся набок, и говорит раздумчиво:
– Вот ты как поворачиваешь? То молчишь, молчишь, а то высказался, сынок. Спасибо. Значит, корма таскать тебе не нравится. А есть курочек, которые на этих кормах растут, любишь?
– А ну вас! – машет рукой Шурка, показывая, что с ней бесполезно разговаривать. Со злостью хватает ни в чем не виноватый мешок за торчащие углы, резко кидает его на правое плечо и несет к приставной лестнице, ведущей на чердачное окно.