Наверное, это неплохо, когда тебя охраняет самая циничная собака на свете.
Для удобства я прихватила с собой подушечку. Я также взяла в подвал маленькие часы, чтобы следить за временем и не зазеваться, как в прошлый раз.
Ощущая неприятный осадок на душе, я разворачиваю сверток с дневниками и беру тетрадь, которую читала в прошлый раз.
Пролистывая страницы, я ищу место, на котором остановилась. Боковым зрением я замечаю, что она снова здесь. Одетая в розовое платье, она сидит на коробках с документами. Ее ноги босы, а руки обнажены, но на этот раз она заложила их за спину и оперлась на них спиной. Ее ноги не достают до пола, и она болтает ими в воздухе, как в воде, сидя на краю бассейна.
— Так на чем мы остановились? — спрашивает она своим мягким и глубоким голосом, почему-то побуждающим меня коснуться шрама на щеке.
Хотя она — всего лишь игра моего воображения, рядом с ней и чувствую себя огромной и неуклюжей.
Она наблюдает за тем, как я напоминаю себе о том, на кого теперь похожа, и качает головой.
— Когда же ты наконец поймешь, Либби, что дело вовсе не в тебе, а во мне? — спрашивает она.
Я молчу. Вместо того чтобы вступать в бессмысленную полемику, я сосредоточенно ищу место, на котором закончила читать в прошлый раз.
— Ах, ну да, вот оно! Я потеряла работу, деньги у меня были на исходе, и я собиралась позвонить Дон, чтобы узнать, не требуется ли уборщица клубу, в котором она работала.
Ева
27 июня 1988 года
Сегодня ходила в гости к Дон. Сначала я ей позвонила, чтобы спросить, как у нее дела, и поинтересоваться насчет работы. Она показалась мне такой отрешенной, безучастной, что я решила явиться к ней собственной персоной, тем более что делать мне все равно было нечего.
Когда она наконец отворила дверь, я испытала настоящий шок. Она была похожа на обтянутый кожей скелет, щеки впали, а под глазами залегли огромные темные круги. При виде меня она просияла, а мне стало очень стыдно, что я так долго к ней не приходила. Было совершенно очевидно, что она тяжело больна.
— Боже мой, Ева, как ты изменилась! Ты что, выкупалась?
Пижама болталась на ней, как на вешалке, а темно-синий халат, который когда-то был моим, стал почти черным от грязи. Судя по всему, со времени моего отъезда его ни разу не стирали.
— Ага, — рассмеялась я. — И еще я подросла.
— Мне тоже не мешало бы этим заняться. Я имею в виду мытье. Расти мне уже поздно.
Она легла на диван, много месяцев служивший мне кроватью, а я отправилась в крошечную кухню и заварила чай. Там было чисто, все находилось на своих местах. В шкафу я даже нашли коробку с чаем, вот только молока мне обнаружить не удалось. Это меня нисколько не обескуражило. Я понимала, что для многих людей такие продукты, как молоко, теперь перешли в разряд непозволительной роскоши.