Если бы однажды вечером он взял и не пришел, я ничуть не огорчилась бы. Мне на него наплевать, но выгнать его на улицу я не могу. Каждый из нас живет своей собственной жизнью, и это меня устраивает.
Разумеется, я очень хорошо прячу свои деньги. Я прячу их отдельно от дневников, так что, случись ему обнаружить одно, у меня по-любому останется другое.
Моя жизнь не идеальна. Я не назвала бы ее даже хорошей. Она… другая. Но она лучше, чем моя прежняя жизнь.
Я предпочла бы не делать того, что я делаю. Я предпочла бы не заниматься сексом, чтобы иметь возможность жить такой жизнью, когда не возникает желания взвыть от отчаяния. Я предпочла бы просто быть счастливой. Но для таких девушек, как я, для девушек без образования, без специальности, это единственный способ выстоять в этом мире.
А пока я рада уже тому, что мне не надо переживать из-за денег. Это даже помогает забыть о постоянной угрозе ареста, о постоянной угрозе, которую представляют собой мои клиенты, об угрозе того, что в один прекрасный день Хани полностью вытеснит меня, Еву, и займет мое место под солнцем.
Я (Кем Бы Я Ни Была)
14 февраля 1995 года
Их было двое.
Первый, не торгуясь, согласился на названную мной цену и привел меня в свой гостиничный номер. Второй прятался в ванной комнате. С ножом. Им не было нужно ничего, кроме денег, и я рассталась с ними без сопротивления. Обычно я прятала деньги под надорванной подкладкой сумки, и я сообщила им об этом. Мои глаза были скошены на лезвие приставленного к правой щеке ножа. Мое сердце боялось биться. Оно заледенело, сжалось и затихло у меня в груди, из которой вместо дыхания вырывались короткие судорожные всхлипывания.
Они заставили меня раздеться, чтобы убедиться, что я нигде ничего не припрятала, а затем вышвырнули меня голую в коридор.
Пятнадцать секунд спустя, громко хохоча, они выбросили туда же мое платье, куртку, белье, чулки, туфли и сумку. Я трясущимися руками схватила вещи и бросилась в конец коридора, где поспешно оделась, после чего сразу же убежала. Их смех несся мне вслед, похожий на вой пожарной сигнализации.
Другая женщина могла бы обратиться в полицию. Она могла бы набросать словесные портреты двух белых мужчин с ничего не выражающими глазами и плотоядными улыбками, напавших на нее в гостиничном номере. Она могла бы описать количество изгибов и зубцов на лезвии ножа, впивавшегося в ее кожу. Она могла бы рассказать о том, какой запах был у заполнившего ее ноздри страха. Она могла бы описать ужас, испытанный при мысли о том, что ее изнасилуют и с перерезанным горлом оставят лежать в одном из номеров небольшого лондонского отеля. Она поделилась бы тем, что в отчаянии успела увидеть перед собой маленькую газетную колонку с описанием отвратительных подробностей своей мерзкой жизни и еще более гадкой смерти. Она могла бы вспомнить тошнотворное, с привкусом унижения, и одновременно упоительное облегчение, которое она испытала, когда бежала по коридору, а затем стояла у лифта, когда одевалась с невиданной скоростью, и которое продолжала ощущать даже вернувшись домой.