Проснулся, когда за окном было уже темно.
– Я твою пайку на тумбочке оставил, – сказал сосед. – Меня Федором зовут.
– А меня Алексеем.
– Я знаю, видел твою историю болезни. Ты летчик?
– Был летчиком, а теперь не знаю. Если рука плохо срастется, могут к полетам не допустить.
– Эка беда! Будешь автомобиль водить. Или танк. Моторы-то ты знаешь!
– На самолете я вреда немцам больше нанесу. А где сейчас линия фронта? Что слыхать?
– Отступаем, – неохотно сказал сосед. – Да скоро сводки Совинформбюро передавать будут, можно послушать.
И в самом деле, через полчаса Федор, как ходячий, открыл дверь палаты. В отделение включили рупор – черную тарелку в полметра диаметром. Послышались позывные, потом строгий голос Левитана стал передавать сводку. На их фронте существенных изменений не произошло.
Раненые стали обсуждать новости.
Федор закрыл дверь.
– Тебе спать больше надо, говорят – во сне быстрее выздоравливают. Я вот, как в госпиталь попал, почти трое суток спал. И сейчас днем прихватываю. Пообедал – и на боковую. Как в санатории! Режим, брат!
Иван снова съел все подчистую, улегся и не заметил, как его сморил сон.
Молодой организм брал свое – через несколько дней он уже ходил по палате. В коридор выбирался только по нужде, в туалет – еще чувствовалась слабость.
Из летчиков в госпитале он был один, пилоты чаще сгорали в воздухе. Или, если самолет был подбит, выбрасывались с парашютом. И если они приземлялись на захваченной врагом земле, попадали в плен, а если на своей – возвращались в полк и продолжали полеты.
Большинство раненых были пехотинцами, также лежало несколько танкистов с ожогами. Для них была отдельная палата – ожоговая. И умирали там часто.
Ходячие раненые до обеда посещали процедуры, перевязки, уколы. А после обеда спали, на фронте иногда и сон – роскошь. После подъема развлекались, как могли. На карте СССР флажками – иголками от шприцев они отмечали линию фронта, травили анекдоты.
Иван заметил, что говорили чаще о довоенной жизни, о семьях и очень редко – о боевых действиях. Нечем было хвастать: немец давил на всех фронтах, наши отступали. Награждали редко, и увидеть медаль на гимнастерке было большой редкостью, а уж орден – вообще событием. Награжденные даже подписывались – орденоносец Иванов или Сидоров.
Тому, что из летчиков он был здесь единственным, Иван был рад. Побаивался он в душе – вдруг однополчанин старшины Скворцова в госпиталь попадет? Обман тут же вскроется. Тогда долечиться не дадут, и с госпитальной койки его отправят на лагерные нары, да еще и срок добавят. А Иван и сейчас чувствовал себя не очень уверенно – вдруг по окончании лечения за ним прибудет конвой? Хотя в этой неразберихе отступления, когда фронт нестабилен, воинские части перемещаются, попадают в окружение, переформировываются, о нем вспомнить не должны. Часть осужденных погибла при налете немецких бомбардировщиков на эшелон, еще часть – при отражении нападения парашютистов, остальные сбежали от полустанка подальше. Фото его в уголовном деле не было – где взять фотографа в прифронтовой полосе? А само дело он собственноручно сжег, вместе с солдатской книжкой Кравчука. Помер старший сержант Кравчук, нет его.