Приподняв голову, капитан жадно смотрел на девушку и говорил, улыбаясь:
— Замерзли? Идите сюда.
Девушка промолчала.
— Идите. Слышите?!
Она ответила суховато, совсем не так, как положено отвечать командиру:
— Ничего я не слышу.
— Неужели я так тихо говорю? Батальону подавал команды.
Это было, прямо скажем, не очень остроумно, но кто-то засмеялся.
— Нельзя так отвечать, товарищ боец.
Люба отвернулась от него и спросила у меня:
— Не помешаю?
Я пропустил ее к печке.
— Не трогайте его, — усмехнулся капитан. — Он и сам-то почти доходит, хоть сейчас в санчасть.
Это было уж слишком; видимо, он подумал, что Люба оказывает мне какое-то особое внимание, и решил унизить меня. И хохотнул даже. Как-то по-особому хохотнул — высокомерно.
Угрюмов и раньше лез к ней — игривые разговорчики, двусмысленные шуточки, рисовался, горделиво подбочениваясь при ее появлении. Сейчас он рассказывал, грея руки (он всегда почему-то грел только одни руки):
— В тридцать восьмом году на Вознесенском аэродроме любопытнейший случай произошел. В январе или феврале, не помню уж, прыгнул с парашютом штурман звена. Фамилия его была Озерский или Озеровский — что-то вроде… Прыгнул, а парашют не раскрылся — застопорило. Падает и понимает, что все, конец! С ума сходит от страха. И думает: «Никогда не верил в бога. Но если ты есть, оставь меня живым. Оставь! Весь век буду молиться». И ведь надо же было случиться такому: упал он, понимаете, прямо в сугроб. С восточной стороны Вознесенского есть небольшой овраг. И вот он бухнулся как раз в этот овраг. Точнее, на склон его, в сугроб. И как бы прокатился в снегу. Санитарная машина на всей скорости мчится к месту падения. Медики в окно глядят и уже носилки направляют, кости собирать. Подъезжают, значит, а он вылезает из сугроба цел, невредим. Только поцарапался. Да!.. Уволился потом из армии и, говорят, ярым религиозным фанатиком стал. В церковь начал ходить. И даже на попов доносы писал, считая, что те плохо поповскую службу несут.
На лице капитана брезгливая гримаса.
— Религиозным людям легче умирать, чем нам, грешникам. Мы ведь знаем, что от нас ничего не останется. Даже могилы со временем сровняют и поставят на них дома.
Он стукнул зачем-то носком сапога о край печки:
— Впрочем, церковники тоже не очень-то пугались греха. Вся история христианства зиждется на крови. Библия утверждает, что бог сам водил полюбившихся ему древних варваров на битву. И варвары эти истребляли всех, даже детей. Даже овец и ослов. И многие из этих деспотов считаются теперь святыми.
Чувствовалось: все это он говорит только для нее, для Любы. Посмеиваясь, придвинулся к девушке.