— Неправда. Хотел, я знаю. И ты прав — ты не должен… О Боже. О, мальчик мой, прости меня.
— Все нормально, все в порядке. — Яркие цвета вспыхивали в дюнах, бежали к воде; перед ними вытягивались длинноногие тени. Раздался девичий смех: я не мог разобрать, Амелия это или нет. — Можно, я пойду?
— Да, конечно. Иди. — Ее рука мяла подол юбки. — Не волнуйся, Майк, больше такого не будет, обещаю. Хорошего тебе вечера.
Я вскочил, поднял руку, чтобы пригладить прическу, и провел языком по губам, проверяя, чистые ли они. Мать схватила меня за рукав.
— Мам, я должен…
— Знаю. Я на секундочку. — Она притянула меня к себе, прижала ладони к моим щекам и поцеловала в лоб. От нее пахло кокосовым маслом для загара, солью и летом.
Потом все винили отца. Мы — он, я и Джери — старались сохранить наш секрет, и у нас слишком хорошо это получилось. Никто даже и не подозревал, что иногда мама плакала целыми днями напролет, что могла несколько недель не вставать с постели, только лежала и таращилась в стену. Однако в те времена соседи заботились друг о друге — или следили друг за другом, это как посмотреть. Вся улица знала, что она по нескольку недель не выходила из дому, что бывали дни, когда она едва могла выдавить «привет» или, опустив голову, бежала прочь от любопытных взглядов.
Взрослые пытались быть чуткими, однако в каждом соболезновании был скрыт вопрос; парни в школе даже не старались. Все хотели знать одно: прятала ли она синяки. Если оставалась дома, значит, ждала, пока срастутся переломанные ребра? Если она вошла в воду, значит, до этого ее довел отец?
Взрослых я затыкал холодным взглядом; одноклассников, которые слишком наглели, избивал до полусмерти, пока сочувствие ко мне не иссякло и учителя не стали оставлять меня после уроков за драки. А ведь я должен был возвращаться домой вовремя, чтобы заботиться о Дине и заниматься домашними делами, — на отца рассчитывать не приходилось, он и говорил-то с трудом. Тогда я и начал учиться самоконтролю.
В глубине души я не винил их за вопросы. Это было похоже на обычную тягу к грязным секретам, но даже тогда я понимал, что дело в другом. Они хотели знать. Как я и сказал Ричи, причинно-следственная связь — это не роскошь; отними ее, и мы окажемся парализованными, будем цепляться за крошечный плот, который плывет по бурному бесконечному черному морю. Если моя мать могла броситься в воду «просто потому», значит, так могла сделать и их мать, и они сами — в любую ночь, в любую минуту. Если мы не видим последовательности, то складываем фрагменты вместе, пока она не появится — поскольку нам это нужно.