— Ну что там? — спросили капитана.
Павлов провел ладонью ото лба к подбородку, словно желая смахнуть липкую паутину какого-то кошмарного сна.
— Там… каша, — сказал кэп. — Нас бросили! Если и дойдет кораблей пять, так и на том спасибо.
— А где «Азербайджан»?
— С ним поганая история: торпеда вырвала ему кусок борта, а из пробоины самотеком выходит в море груз масла. Не хочу быть пророком, но если придет, то придет пустым.
Павлова пошатнуло.
— Сегодня, кажется, девятое, — сказал он. — Так вот, с первого июля я не сходил с мостика. Больше недели на ногах — возле телеграфа… Вы уж меня извините, товарищи, но мне трудно даже рассказывать. Я действительно чертовски хочу спать…
Его отпустили без разговоров — спать, спать, спать!
Но это все исключения — другим так не повезло…
* * *
Перед Северным флотом постепенно вырисовывалась ужасная истина, которую до сих пор союзники скрывали. Теперь надо было спасать то, что еще можно спасти… Флот! Что ты можешь сделать сейчас, флот? Ведь перед тобой бушуют, качая мертвецов и вздымая обломки кораблей, громадные просторы — от Шпицбергена до Канина Носа. Все свободные самолеты были брошены на поиски транспортов. Эсминцы по четыре раза насквозь прошли все Баренцево море — от баз до кромки льда и обратно.
Радиостанция Северного флота круглосуточно ощупывала эфир. Но над океаном нависало тяжкое, безысходное молчание — корабли PQ-17 боялись обнаружить себя. Служба радиоперехвата противника только и ждала треска морзянки, чтобы по пеленгу навести на «заговорившего» свои подлодки и самолеты.
Но иногда кораблям терять уже было нечего. И тогда эфир взрывался в каскаде жалоб, призывов, надежд и мольбы: «Торпедирован… погружаюсь с креном… шлюпки разбиты, меня обстреливают… Спасите, чем можете и кто может!»
А потом снова наступало молчание, которое ужаснее любых самых страшных слов.