– Ага! И грабят тех, кого охранять наняты!
– Ой, лихо! Чего ж их звать-то?
– Да для нас не то страшно, когда с норманнами ссорятся, то полбеды. Худо то, что меж собой ладу нет. Ежели свои дерутся, то любой, будь то норманн или другой, обидеть сможет. Где защиту искать? Не то беда, что другие славяне от нас далече, а то, что и у них наряду нет. Норманны чем сильны? Жестокие очень, да власть у них сильная. Крепкие конунги своих в обиду не дадут. А у нас, славян, что? Брат брату горло перегрызть готов, и помощи не дождешься.
Покачала головой Радога:
– Неправда твоя. Сам посмотри, вона на пожаре все всем помогали, не глядели, свой ли, нет ли. Это богатеи промеж собой дерутся, а простой люд всегда подсобит.
Горько усмехнулся Сирко:
– Эх, если бы! Простой люд подсобит, когда дело плохо, а как все спокойно, так и каждый в кусты. Послушала бы ты сегодня! Чуть не подрались, за дальние споры споря. Тут бы и норманну взять нас запросто. И простой люд пойдет за своих князей других бить, только помани.
– Что ж теперь будет? – Радога тоже присела, с тревогой глядя в лицо Сирку.
– А не знаю, только чую, что тяжкие времена настают.
– Ой, лихо лихое!
Ходуном ходит Ладога, давно уж нет в ней покоя. Купцы, что от Ильменя приходят, все то же говорят, мол, хоть и погнали варягов, свара меж собой идет, не могут решить, кто главнее. Подрядились славяне даже на стороне власти искать, мол, пусть придет кто да порядок наведет. Поахали ладожане, наряд оно, конечно, хорошо, только как-то чужой повернет? Может, так, что и в рабах у него окажемся. Спрашивают купца, а про кого говорят, кого звать-то? Не знает тот, мол, и про степняков речи вели, и про других, и про норманнов тоже. Чуют ладожане, что скоро и им придется для себя решать, под кого головы приклонить.
Мало того, вернулись в Ладогу купцы, что по воде уходили далеко, обнаружили свои дома и амбары сгоревшими, ругались на тех, кто пожар затеял. Только как узнаешь, кто, если весь город горел? Снова собрались ладожане, в который раз уже, снова речи зазвучали разные. Охрима, что к свеям ходил с тремя лодьями да товару много привез, стал говорить, что не надобно было с норманнами ссориться. Как теперь за море ходить? Норманны не простят, что их людей побили, да и дань не платят. Ответил ему Олекса, напомнил, что не просто так от дани отказались, да и норманнов побили тоже за дело. Ладога всем гостям рада, а таким, которые власть над ней берут, – нет! Но купцы свое гнут – негоже с норманнами ссориться, прийти могут в любой день, все разорят, защитить некому. Слово купеческое тяжелое, им все обязаны. Ладога гостями живет, не будут лодьи да другие суда ходить, захиреет город. Товары, здесь сделанные, вывозить надобно, не только для себя ладожане трудятся, да и каждый двор на торжище завязан. Город торжищем богат, а купцы в нем силу великую имеют. Купцов и Гюрята поддержал, лучше уж варягам дань снова платить, чем разорену быть, а за ним и Наум, у которого дом хоть и сгорел, а товару в лодьях, успевших от берега отойти, много осталось, и другие, кто побогаче, кому важно, чтоб снова торг в Ладоге знатный был, а при варягах или при ком другом – неважно. Мало того, напомнили Гостомыслово слово, какое перед смертью сказано – звать к себе на княжение его внука, от дочери Умилы рожденного. Герраудом кличут и во Фрисландии с отцом, норманнским князем, живет.