Правда существовало еще одно следствие: любое дело которое начинается плохо как правило заканчивается еще хуже. Но на это Родион смотреть было нечего. Родик был оптимистом.
Он просто подошел к небольшому кафетерию на улице у вокзала, где торговали пирожками, пончиками и гамбургерами, (по нашему котлетами с хлебом), подошел и попросил салфетку, которой легко стер с лацкана пиджака следы голубиной радости.
— Хорошо, что коровы не летают, — усмехнувшись, проговорил он, подмигнул краснощекой продавщице за стойкой кафетерия и выбросил салфетку в корзину для мусора внутренности которой были устланы заплеванным полиэтиленовым мешком.
«Хозяйка» забегаловки сделала «фыр», скривила пухлые губки в брезгливой усмешке и, демонстративно кутаясь в огромный воротник плотного шерстяного свитера, отвернулась к грилю за мутной стеклянной дверцей которого как еретики на кострах священной инквизиции в багровых лучах испепеляющего электрического жара, истекая жиром, барахтались обезглавленные бройлерные цыплята.
— Фифочка, — ласково сказал ей Родик на прощанье, ослепительно улыбнулся и сунув пустой кейс по мышку, поблескивая лакированными туфлями в свете ярких фонарей над тротуаром, пошел прочь от вокзала, оставив барышню в неприятных раздумьях над тем, что такое «фифочка» — комплимент, оскорбление или вообще футбольный термин.
А время уже было позднее. Дело шло к полуночи. Родик двигался по широкому тротуару Владимирского проспекта и размышлял о том, «кто он есть» и «как оно будет».
По всему выходило, что на сегодняшний день Родион Оболенский был «никто», звать его было «никак», а место жительства его было «нигде».
Но «лицом без определенного места жительства» Родика назвать было категорически невозможно, ибо лицо это есть в нашей стране имя нарицательное и специальное, скорее даже не лицо а мерзкая рожа, да и где вы видели «бомжа» в костюме от «Жан-Франко Ферре» и часами «Ролекс» на запястье? То-то и оно, что нигде (см. выше).
Родиона скорее можно было отнести к числу лиц с определенными временным трудностями.
И дело даже не в костюме. Потому, что иногда, и даже не иногда, а очень даже часто, можно увидеть на улице дорогую машину, в ней не менее дорогой костюм, а в костюме-то и нет никого! А машина знай себе катится и правила дорожного движения соблюдает. А костюм знай себе по сотовому телефону треплется, входит, так сказать, и выходит из зоны досягаемости.
В этом смысле Родион Оболенский являл собой образец единства формы и содержания. В нем все было прекрасно! И душа и тело и даже брюки, а о туфлях и говорить нечего. Нормальные, прямо скажем, на нем были туфли, ибо Родик относился к тому типу людей к обуви которых грязь категорически не прилипает, а наоборот даже отталкивается и все тут. Ибо Родион еще в самом начале своей карьеры «взломщика», (именно так — «взломщиком» назвал себя Родик, не потому, что он был специалистом по взлому дверных замков и подбору шифров к конторским сейфам, а потому, что намеревался взломать эту жизнь на предмет получения с нее дивидендов), постиг одну замечательную истину: Никто не вызывает столько доверия у рядового обывателя как человек в идеальной, чистой обуви. Говорят, что это в свое время сказал еще дядюшка Фрейд. Хотя Родик сомневался в том, что наличие-остутсвие чистой обуви как-то связано с сознательным-бессознательны, или там присутствием-отсутствием фаллических символов. Впрочем профессор Фрейд был человеком начитанным и наверняка знал, что говорил, как и Родион, который никогда профессором не был, хотя запросто мог им стать. Если б захотел, конечно. А Родик не хотел, потому, что неизвестно зачем ему быть ему профессором, когда он и так себя неплохо чувствовал.