День катился за обледенелый западный горизонт, словно спасаясь бегством от темноты.
В узком пространстве между шатрами актеров и Залом Богов вдруг началось какое-то движение, затеплился тусклый огонек, разгоравшийся постепенно в яркую точку – девять, десять, одиннадцать ударов сердца – и все вокруг осветилось яркой вспышкой, которая блистающей кометой, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее стала подниматься в ночное небо, разметывая искры со своего хвоста. Высоко над соснами, почти у самого края небес – двадцать один, двадцать два, двадцать три – хвост кометы погас, и она, оглушительно взорвавшись, разлетелась на девять ослепительно-белых звезд.
Это была ракета, возвещавшая о начале первого представления.
Внутри Зал Богов напоминал высокий нелепый драккар, холод и мрак которого едва разгоняли свечи, поставленные дугой в носовой части: весь год она использовалась в качестве алтаря, а теперь была превращена в сцену. Мачтами драккара служили девять живых сосен, вздымавшихся к небу в носу, корме и по бортам судна. Паруса, а говоря более приземленно, стены, были сделаны из звериных шкур, туго пришнурованных к мачтам. Взамен неба над головами зрителей было густое переплетение сосновых ветвей, припорошенных снегом и росших на высоте в пять человеческих ростов над палубой.
Среднюю и кормовую части этого фантастического корабля, плававшего лишь на ветрах воображения, заполняли мужчины Снежного клана, разряженные в разноцветные и темные меха и сидевшие на пеньках или скатанных одеялах. Они смеялись хмельным смешком, перебрасывались замечаниями и шуточками, однако не слишком громко. Религиозный трепет и благоговение охватили их при входе в Зал или, вернее, Корабль Богов, несмотря даже на его столь кощунственное использование, а скорее всего, именно из-за него.
В зале послышался ритмичный рокот барабана, зловещий, как поступь снежного леопарда, и поначалу такой тихий, что никто толком не мог сказать, когда он начался: еще секунду назад зал двигался и разговаривал, и вдруг все стихло, только ладони мужчин вжались в колени и глаза устремились на освещенную сцену, по бокам которой стояли две ширмы, расписанные черными и серыми завитушками.
Рокот барабана стал громче, ускорился, разорвался в причудливый ритм и вдруг снова вернулся к поступи леопарда.
Следуя барабанному ритму, на сцену выскочила серебристая, стройная и длинноногая самка леопарда с длинными настороженными ушами, длинными усами и длинными белыми клыками. Двигалась она на четвереньках. Человеческим в ней была лишь копна блестящих черных волос, перекинутых через правое плечо.