Руби налила нам еще кофе.
И в конце концов, он только что потерял напарника.
Сострадание, проснувшееся во мне, оказалось сильнее раздражения.
– Спасибо, что помог мне отогнать волков.
– Это были не волки.
– Что?! – Раздражение вернулось, точно пущенный искусной рукой бумеранг.
– Это были не волки.
– А кто? Шайка бродячих кокер-спаниелей?
– В Северной Каролине нет волков.
– Помощник Кроу говорил именно о волках.
– Этот парень не отличил бы вомбата от карибу.
– Но в Северную Каролину не так давно завезли волков. – Я была уверена, что где-то об этом читала.
– Они рыжие и живут не в горах, а в заповеднике, дальше на восток.
– Вижу, ты большой специалист по фауне Северной Каролины.
– Как они держали хвосты?
– Что-о?
– Хвосты у этих зверей были задраны или опущены?
Пришлось напрячь память.
– Опущены.
– Волк всегда держит хвост прямо. Койот ходит с опущенным хвостом, но в угрожающей позе поднимает его параллельно земле.
– Хочешь сказать, это были койоты?
– Или дикие собаки.
– В Аппалачах водятся койоты?
– Они водятся по всей Северной Америке.
– И что? – Я мысленно дала себе задание проверить эту информацию.
– Да ничего, собственно. Просто подумал, что тебе захочется это узнать.
– И все равно я перепугалась до чертиков.
– Правильно перепугалась. И это еще не самое худшее, что могло с тобой произойти.
Райан был прав. Случай с койотами нагнал на меня страху, но его нельзя было назвать самым ужасным, что мне довелось пережить. Зато на звание самых ужасных вполне могли претендовать последовавшие дни. С рассвета до заката я копалась в раздробленных ошметках человеческой плоти, разделяла перемешанные останки разных жертв и воссоединяла части тел. В числе других патологоанатомов, стоматологов и прочих специалистов по посмертному опознанию я определяла возраст, пол, расовую принадлежность и рост, анализировала рентгеновские снимки, сравнивала прижизненные и посмертные данные скелетной структуры и истолковывала характер повреждений. Это была жуткая, тягостная работа, и ужасней ее дела ло то, что почти все объекты исследований были почти детьми.
Для многих это напряжение оказывалось невыносимым. Одни, стиснув зубы, держались до последнего, пока не брали свое слезы, дрожь в руках, кошмарные сны. Были такие, кому требовалась усиленная опека психологов. Некоторые просто укладывали вещи и без лишних слов уезжали домой.
Все же в большинстве случаев разум сумел приспособиться к ситуации, и непостижимое стало обыденным. Мысленно отстранившись от происходящего, мы попросту выполняли свою работу. Каждый вечер, лежа в постели, одинокая и обессиленная, я находила утешение в том, сколько всего было сделано за прошедший день. Думала о семьях погибших и заверяла себя, что система работает четко. Мы сумеем хоть что-то сделать для них.