— Не знаю. Она упала, может быть? Расшиблась? — Лиля приподнялась и, присев на корточки, осторожно приподняла волосы на голове Натки, чтобы осмотреть рану. И тут взгляд ее упал на косяк двери ванной комнаты.
— Смотри, и тут все в крови. Она просто ушибла голову, когда падала и потеряла сознание. Хорошо еще, что она упала в коридоре. В ванной же кафель! Боже мой! — Лиля, подпрыгнув от ужаса, вскочила на ноги. Алла Максимовна, все также сидела на полу, раскачиваясь из стороны в сторону и путанно напевая ласковую, бережную моцартовскую мелодию. Когда Кит стал подниматься, по прежнему бережно держа на руках жену, она вдруг вцепилась в его колени и отрывисто, горячо зашептала:
— Антоша, не отдавай девочку никому. Хорошо? Никому, слышишь? Да, я знаю, что она не твоя! — Алла Максимовна оглянулась пугливо, зрачки ее потемнели и сузились. — Но ведь и ты это прекрасно знаешь, глупый! Ты сам знаешь, что я тебя не любила. Никогда! Моя девочка мне подарок от того глупого фантазера, от беспомощного маменькиного сынка, который, правда, хорошо делал два дела — занимался любовью и играл на рояле… Он играл, как Бог. А любил, как сатир. Или Пан. Знаешь, Антоша, мне все это нравилось. Безумно. Я понимала, что он никогда на мне не женится, хилый очкастый концертмейстер, но мне было все равно… Когда я узнала, что беременна, то была просто ошеломлена. Я совсем не думала о ребенке. Не знала, как быть со всем этим. Мне и было всего то девятнадцать. А потом подвернулся ты… Ухаживал за мной, как юноша, хотя был старше на восемь лет… И совсем не похож на него. Уверенный, добрый, сильный. Серьезный инженер. И когда Натка родилась, я испугалась, что ты тотчас же все разгадаешь… И тут я навсегда уже потеряю дом и отца для своего ребенка. Но ты ничего не понял. А я все равно боялась. Всегда боялась. Особенно, когда Натка стала вдруг бурно слепнуть и дивно играть на рояле… Этот зверь, этот Пан — Сатир, он, это он все-таки забрал ее у меня. Музыкой забрал. Потом мы ее вернули. Она была с нами. Но я так боялась любить ее. Боже мой, как я боялась. И этот страх перешел в лед. А подо льдом было сердце, которое разрывала боль. Невыносимая. Я так хотела любить ее. Я — слабая, грешная. Такая же, как все женщины. А Натусенька, моя девочка, она не такая. Она — солнечная. И она похожа на фею. Не отдавай ее Богу, Антоша… Не отдавай… Это ведь мой грех перед тобою, не ее! Алла Максимовна вцепившись руками в джинсы Никиты приникла головой к его коленям и зарыдала. Неудержимо. Но очень тихо, как то потерянно, безвольным тяжелым комом оседая на пол. Лиля кинулась вперед, чтобы поддержать ее, ошеломленная, тем, что услыхала, увидела невольно только что. Вся в слезах, поглаживая дрожащими пальцами плечи Аллы Максимовны, она подняла глаза на Турбина.