Вместо того чтобы просто улыбнуться, Симон тихо засмеялся, но так, чтобы она слышала.
– Ты работала в цветочном магазине в Грёнланне. А я зашел купить цветы.
– Венок, – сказала она. – Тебе был нужен венок.
– Ты была такой красивой, что я постарался, чтобы наш разговор продлился дольше, чем надо. И это несмотря на то, что ты была очень молодой. Но за время нашего разговора я сам помолодел. И зашел на следующий день за розами.
– Ты хотел лилии.
– Конечно. Я хотел, чтобы ты думала, что они предназначены другу. Но в третий раз я купил розы.
– И в четвертый.
– В моей квартире было столько цветов, что я едва мог дышать.
– Они все были для тебя.
– Они все были для тебя. Я просто их хранил. И я пригласил тебя в ресторан. Я за всю жизнь так не боялся.
– Ты казался таким грустным, что я не смогла отказать.
– Этот трюк всегда срабатывает.
– Нет, – засмеялась она. – Ты действительно был грустным. Но я увидела твои печальные глаза. Прожитую жизнь. Знакомство с меланхолией. А против такого молодая женщина устоять не может, понимаешь ли.
– Ты всегда говорила, что тебя привлекли мое здоровое тело и способность слушать.
– Нет, я так не говорила! – Эльсе засмеялась еще громче, и Симон стал хохотать вместе с ней.
Он был рад, что она не может видеть его в этот момент.
– В первый раз ты купил венок, – тихо произнесла она. – И подписал карточку, посмотрел на нее, выбросил и написал другую. А после твоего ухода я вынула первую карточку из мусорного ведра и прочитала. На ней было написано: «Любви всей моей жизни». Именно поэтому у меня проснулся интерес.
– Да? А разве тебе не хотелось заполучить мужчину, который еще не встретил любовь всей своей жизни?
– Я хотела заполучить мужчину, который умеет любить, по-настоящему любить.
Он кивнул. За прошедшие годы они так часто рассказывали друг другу эти истории, что знали наизусть свои реплики, реакции и словно бы настоящее удивление. Однажды они поклялись рассказывать друг другу все, абсолютно все, и после того, как сделали это, как проверили друг друга на переносимость правды, эти истории стали крышей и стенами, поддерживающими их дом.
Она сжала его руку.
– А ты это умел, Симон. Ты умел любить.
– Потому что ты восстановила меня.
– Ты сам восстановился. Это ты бросил играть, а не я.
– Ты была моим лекарством, Эльсе. Без тебя…
Симон сделал вдох и понадеялся, что она не услышит, как он дрожит. Потому что он не мог заходить сегодня на эту территорию. Он не мог снова рассказывать историю своей игромании и долга, в выплату которого ему пришлось втянуть и ее. Он совершил непростительное, он заложил их дом за ее спиной. И проиграл. А она его простила. Не разозлилась, не съехала, оставив его жариться в собственном жиру, не выдвинула ультиматума. Она просто погладила его по щеке и сказала, что прощает. Он плакал, как ребенок, и в тот раз стыд выжег всего его изнутри: выжег жажду ощущать пульс жизни на границе между надеждой и страхом, где все поставлено на карту и может быть выиграно или проиграно, где мысль о катастрофическом решающем поражении почти –