Но это было не в ее компетенции. Единственное, что она могла – это обдавать его порцией слезоточивого газа.
Из-за этого каторжника у Мэриан и Джилиан часто возникали споры.
– Смотри, что опять делает Мой, – говорила Мэриан, указывая на экран.
– Он не твой, а мой! – начинала спорить Джилиан.
– Я и говорю: «Мой», а ты не веришь!
Это была их любимая шутка.
Однажды я спросила Джилиан, как давно она знает Моего.
– Во-первых, не твоего, а Моего, – поправила она меня. – А во-вторых, он был здесь еще до моего появления. А я отрабатываю уже второй контракт.
– Джилиан, сколько тут вообще работают каторжники?
– Каждый по-разному.
– А сколько больше всего?
Я с волнением ожидала ответа. Я боялась, что Джилиан загнет слишком большую цифру.
Ее ответ просто поразил меня:
– Тут есть совершенно разные люди. Это вам не просто поселение, где самые смирные каторжники могут работать на тех же правах, что и свободные граждане. Здесь есть многие очень серьезные преступники. И самый большой срок, который они здесь сидят, – это навечно. Да, да, тут есть какой-то процент из тех, кто осужден пожизненно.
– Но ведь это ужасно!
– Ужасно вообще быть за решеткой. Хоть где: на Земле или на Луне. А у них был выбор: гнить в тюрьмах на Земле или сделать что-то полезное здесь. Они выбрали второе. И я рада за них. Хоть будут знать, что их жизни не прошли даром.
– А ты не знаешь, сколько людей на пожизнненом заключении здесь находятся?
– Понятия не имею. И не советую узнавать. Я вижу, у тебя вообще нездоровый интерес к каторжникам. Тебе надо было приехать сюда не как наблюдателю за системами жизнеобеспечения, а как мне или Мэриан – наблюдать за каторжниками.
– Нет уж, спасибо. Хватит с меня того, что я вижу это рядом с собой.
Разговор оставил после себя осадок. Мне казалось, что Америка злоупотребляет каторжными работами. Я понимаю, есть категория людей, которую нужно изолировать от остального общества. Но привозить их на другую планету, чтобы они пожизненно отбывали тут свой срок – это казалось мне кощунственным. Когда-нибудь они захотят увидеть голубое небо, землю, траву, воду, а все это будет недоступным. Когда человека казнят, ему выполняют последнее желание. А тут они начисто лишены этого права. Нет, это казалось мне несправедливым.
И в который раз я решила поговорить об этом с Дэном.
– Дорогая, я начинаю ревновать, когда ты так часто говоришь о каторжниках, – сказал он. – Ты обо мне думаешь меньше, чем о них.
– Их четыре тысячи человек в восьми отделениях. А ты один, – попробовала я отшутиться.
– Но я ведь тебе дороже, чем любой из этих четырех тысяч.