Потом трусливые евнухи, которые прибежали в зал на звуки битвы и прижались друг к другу в углу, точно испуганные коровы, увидев, что я повержен, набросились на меня, чтобы добить ножами. Бренн, понимая, что я уже не могу сопротивляться, отступил на шаг и замер. И евнухи наверняка убили бы меня, ибо Клеопатра наблюдала за битвой в каком-то оцепенении и не подала знака остановиться. Мне уже задрали голову и приставили к шее ножи, как Хармиона сорвалась с места, бросилась к нам, растолкала всех и с криком: «Псы! Трусы!» закрыла меня своим телом. Тогда Бренн, бранясь, схватил одного евнуха, потом другого, третьего и отбросил их от меня.
– Пощади его, царица! – выкрикнул он на своей варварской латыни. – Клянусь Юпитером, он храбрый боец! Он, безоружный, меня свалил, как быка на бойне, и трех моих ребят уложил, хотя и не ожидал нападения! На такого героя нельзя держать зла.
– Да-да, отпусти его, пощади! – воскликнула Хармиона, вся бледная, дрожа с головы до ног.
Клеопатра подошла, посмотрела на двух мертвых стражников и того, которого я разбил о мраморный пол и он умирал с переломанными костями, потом на меня, которого еще два дня назад называла своим любимым, которому давала клятвы верности и чья окровавленная голова теперь покоилась на белом одеянии Хармионы.
Я встретился взглядом с царицей.
– Мне не нужна пощада! – прошептал я. – Væ victis! – Лицо Клеопатры вспыхнуло. Я думаю, то был огонь стыда!
– Значит, Хармиона, ты все-таки любишь его, – сказала она, усмехнувшись. – Настолько, что, защищая его, подставила свое нежное тело под ножи этих бесполых псов. – Она презрительно кивнула в сторону евнухов.
– Нет! – горячо возразила девушка. – Просто я не могу смотреть, когда такие трусы предательски убивают отважного бойца.
– Да! – сказала Клеопатра. – Он храбр и сражался, как герой. Я такой отчаянной схватки даже в Риме, на гладиаторских боях, не видела. Хорошо, я дарую ему жизнь, хотя это слабость с моей стороны – женская слабость. Отнесите астронома в его комнату и охраняйте там, пока он не поправится… или пока не умрет.
Тут разум мой помутился, перед глазами все поплыло, и я провалился в пустоту забытья.
Сны, сны, сны! Бесконечные и беспрестанно меняющиеся! Они будто год за годом носили меня по океану мук. Лишь один образ постоянно преследовал меня в этих снах: нежное лицо темноглазой женщины и ласковое прикосновение белой руки, приносящее успокоение и уменьшающее боль. Еще временами мне казалось, будто над собой я вижу чье-то царственное лицо, склоняющееся над моим ложем, бурно качающимся на волнах. Я не мог разобрать, кто это, но красота этого лика словно вливалась в мои вены и становилась частью меня. Я также видел себя маленьким мальчиком, видел прекрасные возносящиеся в небо храмы Абидоса, видел седовласого Аменемхета, моего отца… Видел я и тот величественный зал в Аменти и маленький алтарь, и духов, облаченных в пламя! Там я скитался вечно, взывая к своей Священной Матери, воспоминания о которой ускользали от меня, и мои призывы оставались без ответа. Ибо облачко не опускалось на алтарь, а лишь громогласный голос божества возвещал: «Вычеркните имя Гармахиса, сына земли, из книги живых Той, что была, что есть и что будет всегда!