Клеопатра (Хаггард) - страница 25

Птолемея взволновали эти слова, и он задрожал, поскольку, будучи недобрым человеком, совершившим много зла, очень боялся предстать перед судьями Аменти. Он испугался дурного предзнаменования и приказал казнить дерзкую девушку за ее слова, и закричал, что посылает ее поклоняться тому фараону, чье имя она назвала. Остальных девушек он прогнал и в следующий раз заиграл на флейте только следующим утром, когда снова напился пьяным. Александрийцы сочинили об этом случае песню, которую до сих пор еще распевают на улицах города. Вот ее начало:

Шли годы. Я был еще маленьким и не ведал о тех великих переменах, которые происходили тогда в Египте, да и мой рассказ не об этом. У меня, Гармахиса, осталось слишком мало времени, отпущенного мне судьбой, и я буду говорить только о том, что имеет отношение ко мне.

За это время мой отец и другие наставники обучили меня древней науке нашего народа и тем знаниям о богах, которые доступны детскому пониманию. Я вырос высоким, крепким и красивым, волосы у меня были черны, как волосы божественной Нут, глаза – голубыми, как голубые лотосы, а кожа бела, как алебастровые изваяния в святилищах. Сейчас, утратив все то, что делало меня красивым, я могу говорить об этом без ложной скромности. Еще я был сильным. Во всем Абидосе не было юноши, который мог выстоять против меня в борьбе, и никто не мог дальше и точнее, чем я, метнуть камень из пращи или копье. Мне очень хотелось убить на охоте льва, но тот, кого я называл своим отцом, запретил мне это, говоря, что моя жизнь слишком драгоценна, чтобы так легкомысленно рисковать ею, это непростительное преступление. Когда я склонился перед ним и попросил объяснить, что означает его ответ, он нахмурился и сказал, что боги откроют мне смысл этих слов в свое время. Однако я покинул его, охваченный гневом, потому что в Абидосе один юноша с друзьями убил льва, преследовавшего стада его отца, и, завидуя моей силе и красоте, стал всем говорить, что у меня трусливое сердце, а я скрываю это, и что на охоте я убиваю только шакалов и газелей. А я как раз вступил в свой семнадцатый год и считал себя взрослым – настоящим мужчиной.

Случилось так, что, покинув верховного жреца, я встретил этого самого юношу. Завидев меня, он окликнул меня и стал потешаться надо мной, сообщил со смехом, что окрестные крестьяне сказали ему, будто видели большого льва в тростниках на берегу канала, который проходит рядом с храмом в тридцати стадиях от Абидоса. Продолжая насмехаться, он спросил, не хочу ли я помочь ему убить льва, или предпочитаю пойти к старым женщинам, которые без конца завивают и причесывают меня. Его ядовитые слова настолько разозлили меня, что я чуть не набросился на него. Однако, сдержав себя и забыв о запрете отца, ответил, что, если он отважится пойти на охоту один, то я пойду с ним, и тогда он узнает, трус я или нет.