Чуяло старое сердце беду…
Погасла заря, разливши по полю холодную кровь, по улице ветер сгонял желтые листья, подметал их под заборы, а на небо покатился за крайней избой над самым прогоном круглый поднос с нарисованной рожей, немного скривленной набок… месяц — не желтый, не красный, а словно из прокаленной, кованой меди.
«Видно, в сам деле убег», — подумал еще раз Митрий Семеныч…
Фекла Спиридоновна с глазами, словно упавшими в черную яму, с краснотой под бровями и с пухлым мешком у ресниц, возилась на кухне, переставляя ухваты и клюшки без дела с места на место, как часовых в перепутанной смене, а рядом пухтел самовар — пузатый король — и трубил в длинную трубу, надев ее себе на корону…
— К горю, Митрий Семеныч, — говорит Фекла Спиридоновна, — целый час глотает уголья, как вату, воет и никак не может поспеть…
— Не каркай, само постучит у окошка… давай сапог, я ему брюхо продую…
Фекла Спиридоновна достала из-под шестка голенище, сняла корону и раструбом надела сапожный бурак на самоварную глотку; из-под ног королевских посыпались искры, сердито треща, завилась зола, король вздохнул облегченно, уселся еще тверже на двух кирпичах, и скоро забил из него под матицу пар и на пол вода побежала…
Сели второй раз за стол вечерять, дули долго на блюдца и, не глядя друг на друга, молчали…
После девятой чашки Митрий Семеныч щелкнул по медному брюху и сказал, не обернувшись к жене:
— Долей, может, скоро Миколай подойдет…
— Ох, отец, чтой-то он нонче словно в свисток задувает… — косится Фекла Спиридоновна королю на короткие ноги…
— Убежал, вот и свистит, — Митрий Семеныч ей отвечает, строго глядя тоже на эти ноги…
— Кто убежал?.. Куда убежал?..
— Кто убежал: самовар!.. Кому же у нас еще убежать: скотина вся на дворе…
— Ох, как бы, отец, беды не стряслось: найдут!.. Намеднись искали этих дезиков, нашли, говорят, на болоте и тут же всех вспороли корьем…
— Да будет тебе. Миколай небось ходит по лесу, сосны считает… Придет, не впервые!
А сам глядит, как медный король скроил ему рожу, забивши бороду в рот, брови раздвинув и будто высунув желтый — на медном — язык.
* * *
…А Зайчик и верно лежал в эту пору под густою елкой на мху, накрывшись серой шинелью, и думал давнишнюю думу.
Идет старец из пустыни, черноризец, слезно плачет.
А навстречу ему сам господь бог:
— И о чем ты, старец старый, плачешь,
И о чем ты, старый старец, воздыхаешь?..
— Как же мне-то, старому, не плакать,
Как же старцу мне не воздыхать:
Уронил я ключ от церкви в сине море,
Золотую книгу потерял во темном лесу…
Да, видно, золотая книга в лесу.