Смотрим мы на Миколая Митрича, и никто хорошо разглядеть его будто не может, только взглянешь ему прямо в лицо, а он отвернется, было у него в глазах что-то очень чудное, все время он, должно быть, о чем-то думал, а нас всех хоть и видел и понимал все, что ни скажешь ему, но отвечал все же больше себе, словно сам с собой говорил, а не с нами.
— Вот ты говорил, Пенкин, — начал вдруг Миколай Митрич, — прошлый раз как-то о вере… а что можно об этом сказать, так чтобы было это правдой наверно, знаешь, так на верную… без всяких сомнений?
Пенкин нахмурился и тут же ответил:
— О вере думать много не надо… нам есть о чем думать: о хлебе, о доме, о детях, а вера сама плывет мимо хаты, и берега у ней крутые, ваше высоко…
— А я полагаю, Пенкин, что верить в наше время становится все трудней и труднее…
— Опять же, от непривычки к тяжелой работе и к тяжелой жизни.
— Нет-нет, Пенкин, жизнь наша вот как эта война: ты видел, Прохор Акимыч, героев, легко быть героем?
— Дело это, геройство, пустое… ничего нет смерти страшнее…
— Я думаю то же… Выходит, Прохор Акимыч, человек, где бы он ни был, страхом живет, а не верой.
— Ворона, когда мимо куста летит, тоже крылом крестится.
— Вот, Прохор Акимыч, страшно стало и мне.
— Нет, ваше высоко, с верой человеку все же менее страшно… в нашей темноте у нас только и есть одно окошко, куда на свет поглядеть: наша вера… не поповская, конечно, вам объяснять этого неча…
— А барин, Прохор Акимыч… тому ведь, пожалуй, не страшно? — вставил Сенька, наивно на Пенкина разинувши рот во время его разговора с Зайчиком.
— Барин уперся в науку, — сказал Прохор, не обернувшись к Сеньке, — у него обо всем свое рассуждение и другие мозги… барин мозгует без бога прожить…
— По-твоему, Прохор, науку выдумал черт? — спрашивает Зайчик.
— Черта человек непременно поборет, для того и науку человек изобрел, а вот бога…
— Тоже поборет?
— Не побороть… Не побороть!..
Зайчик курил папиросу за папиросой, и, словно внутри у него перед глазами стояли видения, глаза у него то расширялись и ярко горели, то потухали и тускли под нахмуренной бровью. Прохор же был спокоен, и только иногда возле губ собиралась смешливая складка и морщинки словно кто стягивал в крепкий и злой узелок.
— А Страшный суд, Прохор Акимыч, — спрашивает Сенька, — будет?..
— Пожалте чай кушать, ваше высоко! — крикнул из блиндажа Иван Палыч.
— Пойдем-ка чай пить, дурья голова, — сказал в сторону Сеньки, — пожалуйте, ваше высоко, — поклонился Пенкин Зайчику.
Но так и не суждено было узнать любопытному Сеньке, будет Страшный суд или нет.