– Тогда – красное. Согласен. Я понимаю и поддерживаю ваши моральные принципы и мужественное решение. – Джозайя встал, словно дело было улажено, подошел к столу и начал переставлять баночки с красками и кистями в поисках угольного карандаша.
– Сп-пасибо, мистер Хастингс.
Он перехитрил ее, и они оба понимали это. Заметив румянец на щеках девушки, Джозайя едва не отказался от своей маленькой победы.
«Мне уже грозит опасность опьянеть от этой женщины, – думал он. – Господи, пожалуйста, позволь мне нарисовать ее».
Элинор сняла в холле гостиницы шляпку и пошла вверх по лестнице; причем ее шаг был гораздо легче, чем накануне. Первый день перед глазами мистера Хастингса показал, что ее страхи оказались беспочвенными. Не было ни косых взглядов, ни предосудительных намеков. Он спрашивал позволения всякий раз, когда ему нужно было подойти к ней или прикоснуться, чтобы поправить позу. И эти прикосновения были… мимолетные, мягкие, без всякой непристойности.
В мастерской художника она даже развеселилась и забыла о своем беспокойстве. Мистер Хастингс превратил их работу в весьма приятное занятие. Элинор сидела на диване и совершенно не замечала времени. Джозайя же рисовал, занимая ее беседой. Он сидел в нескольких футах от помоста и иногда, как и обещал, просто смотрел на нее, словно изучал.
Выдержать его пристальный взгляд оказалось самым трудным делом. Никогда ни один мужчина не смотрел на нее так, как он, и странный жар в его взгляде согревал ее. Но во взгляде Джозайи было нечто большее, чем восхищение. Она назвала бы это поклонением, если бы позволила себе столь экстравагантную мысль. Однако Элинор знала: практичные и независимые женщины не одобряют подобных причуд.
И не радуются неожиданной возможности рассматривать мужчину, потому что… Ох, чем дольше смотришь на Джозайю Хастингса, тем красивее он становится. Так что Элинор изо всех сил старалась не слишком уж на него таращиться. Но искушение было весьма велико, когда он опустился на колени рядом с диваном, чтобы начать новый набросок; опустился достаточно близко к ней, так что она могла во всех деталях рассмотреть его восхитительную фигуру.
«Как странно он выглядит… Рафинированный джентльмен, но в то же время – немного отшельник. Мы ведь в сердце Лондона, а он… будто только что вышел из дебрей Уэльса», – думала Элинор.
Джозайя работал, пока у него пальцы не почернели от угольного карандаша и зимний свет не начал блекнуть. «Он очень увлекся», – предполагала, дрожа от холода, Элинор.
Наконец угли в жаровне догорели, и художник, заметив, что модель от холода дрожит, с тысячами извинений закутал ее в пальто и шаль, после чего проводил вниз, к карете, с уверениями, что они завтра продолжат. И на прощание в последний раз напомнил, чтобы она принесла красное платье.