Рыбина, гипнотизируя его застывшими глазками, только приоткрывала пасть. По веерам прозрачных плавников проходила волна за волной, мерно двигались жаберные крышки в маскировочном узоре.
В раздевалке сгорбившийся силуэт Кондрата прожег полутьму алым сигаретным огоньком и хрипло спросил.
– Ну и как она?
Слава не спеша включил электрический чайник, всыпал в стакан три ложки заварки и только потом ответил.
– Ну что ты спрашиваешь? Как она может быть? Молодая, необузданная. Хочется всего и много. Еле справился.
– Да уж – Кондрат хлебнул из чашки и прикурил новую сигарету от старой. – Тебе надо марку держать. Хотя что тут говорить, держи не держи. Все равно не удержишь. По чифирьку решил?
Слава молча глотнул обжигающий и вяжущий взвар. Скоро исчезнут утренняя муть, озноб и вялость.
– Почему ты решил, что не удержу? – спросил он, накидывая на озябшие плечи городскую куртку. В эти часы у него всегда мерзли плечи.
– Да потому что ты не разбираешься в том, что на нее надето.
– Что там такого одето? Костюмчик джинсовый, побрякушки со стеклом на пальцах.
– Эх, молодо-зелено. Колечки у нее на пальчиках со вставками из белого золота и настоящими бриллиантами. Да и костюмчик не простой. И хозяйка не простая. А машину-то ты видел?
– Что – машина? Внедорожник паркетный, таких сейчас полно. Не сама же она на него заработала. Значит, папа или мама богатые.
– Или папик покровительствует – уточнил Кондрат, залпом допив и наполняя темной жидкостью стакан. – А такие, как мы, ее не можем интересовать по определению. Другого уровня девочка. Трахнул ты ее? Ну и забудь. Она тоже про тебя через час забудет.
– Думаешь? – Слава чувствовал, как от крепкого чая – расплата за бодрость и ясность – сердце мощными ударами лупит в клетку. – ну что ж, значит не судьба.
Дом престарелых постепенно оживал.
Прошаркал Дмитрич, старый шахтер, убежденный коммунист и ярый ненавистник любых отклонений от нормы. Вставал он ровно в шесть, лет пятьдесят, как подозревал Слава, не изменяя этой своей привычке, ложился ровно в десять. Каждую пятницу напивался, и – если, к несчастью, смена попадал на этот день, изводил Славика рассказами о своем славном прошлом. Звенели в его рассказах горны, гремели отбойные молотки, голос диктора радостно руководил утренней зарядкой под бодрое бренчанье пианиста Родионова, красное знамя переходило из одних царапающих древко мозолями рук в другие, профсоюз оплачивал путевки в здравницы Кавказа. Славе же казалось, что кроме победных маршей слышались в рассказах шахтера и скрежет тюремных ключей, и звон обеденного лагерного рельса.