— Думаете, что это жест специально для американцев?
— А что же еще? — фыркнул Воронцов. — Стратег, мать его!..
— Что будем делать, Юлий Александрович?
— То же, что и делали! — жестко отрезал Воронцов. — Ни на шаг в сторону! Продолжаем реализацию плана. А что, собственно, случилось? Где-то в Альпах разлетелся на куски самолет с американцами. Больно, конечно, и неприятно. Особенно, для нашего болтуна-генсека, который боится испортить отношения с Америкой даже больше, чем со своей высокоученой супругой… Я знаю, о чем они меня спросят, знаю, что станут делать и к чьей конкретно помощи прибегнут… Все это, Эдуард Николаевич, длинная история со множеством неизвестных и вопросительных знаков. В любом случае, даже если бы к расследованию подключили КГБ, меньше полугода у нас это бы не заняло, верно, генерал?
Горюнов молча кивнул.
— И то, без стопроцентных гарантий успеха. А у них уйдет год, может быть, даже полтора. В ситуации, когда нам необходимо выгадать чуть больше двух месяцев, все это уже не принципиально. Если дело выгорит, то, сам знаешь: победителей не судят — судить будут победители. А ежели нет, то, поверь мне, Эдуард Николаевич: гибель высокопоставленного сотрудника госдепартамента США и его свиты будет пятнадцатым или даже двадцатым по тяжести содеянного пунктом обвинения, который нам предъявит на суде нынешняя, так называемая, советская власть.
— О каком суде вы говорите, Юлий Александрович?
— Суд обязательно будет! — Воронцов качнул головой. — Но без нас, дорогой Эдуард Николаевич. Берию сначала шлепнули, а потом судили. А ведь тот факт, что он готовил покушение на хозяина, в отличие от нашего случая, доказан не был…
— Стало быть, новость, которую я вам сегодня принес, Юлий Александрович, скорее хорошая, чем плохая, верно?
— Не просто хорошая — превосходная, Горюнов! — Воронцов устало улыбнулся. — Ставка на Андрея Громыко — это хорошая, умная ставка. Я бы даже сказал, единственно верная в создавшейся ситуации. Я тебе честно скажу, Эдуард Николаевич: сам всю ночь не спал, думал, что же делать, если он оказался слабее, чем я предполагал. Понимаешь, без Громыко весь наш план — типичный военный переворот…
— Простите, Юлий Александрович, вы действительно верили, что Громыко способен на…
— Нет, конечно! — Воронцов покачал головой. — Естественно, не верил! Но у меня не было и нет права рисковать — слишком много поставлено на карту. Понимаешь, я ВЫНУЖДЕН был сделать го, что сделал. Я вовсе не оправдываюсь перед тобой, генерал, ибо уверен, что не заблуждаюсь. Просто хочу еще раз повторить: в нашем деле бессмысленных жертв не бывает! Ты меня уже неплохо знаешь, Горюнов: я не маньяк, не самодур-солдафон и не властолюбец. Я офицер, разведчик. И коммунист! И, как видишь, готов пожертвовать жизнью, чтобы не допустить уничтожения собственных идеалов. Если бы я точно не знал, к ЧЕМУ приведет в конечном счете весь этот бардак, именуемый перестройкой, то никогда бы не сделал того, что делаю. Ты думаешь, я единственный, кто понимает всю гибельность происходящего? Да как минимум половина руководства партии, правительства, армии, КГБ испытывают сегодня те же чувства, что мы с тобой. И, тем не менее, по-прежнему демонстрируют абсолютную лояльность к руководству. Принципиальная разница в том, что для этих людишек стабильность и непоколебимость личного процветания всегда стояли выше интересов государства, на страданиях и лишениях которого они себя делали и продолжают делать. И у меня, и у тебя, генерал был выбор: либо влился в ряды этих крикунов перестройки, либо пустить пулю в лоб. Я долго думал об этом, Горюнов. И, возможно, впервые в жизни испытал чувство колоссальной ответственности за все что происходит и произойдет. Я не хочу, чтобы мои дети и внуки топтали идеалы, которыми жили и в которые свято верили их дед и отец. Это мое право, Горюнов, мой выбор. И я от него не откажусь…