Отец не интересовался политикой. Думаю, он втайне посмеивался над государственными почестями. Но он готов был пойти на все, чтобы доставить маме удовольствие. И вот мало-помалу они стали вхожи в высшие сферы берлинского общества.
Когда они отправлялись на какой-нибудь званый вечер, мама облачалась в свои лучшие платья. Отец покупал ей роскошные туалеты. Тратил на нее деньги без счета. Гордился ею. Я тоже ею восхищалась. Я наблюдала за ее сборами, помогала ей застегнуть платье и подобрать серьги в тон. Иногда мы играли: я надевала ее туфли или бусы, а она делала вид, что не может их найти. Потом она как будто случайно обнаруживала их на мне, смеялась и слегка шлепала меня. Почему ты на меня так странно смотришь? Все это кажется тебе невероятным? Да, я тоже была ребенком, озорным и избалованным… Когда смотришь на старика, не забывай, что раньше он был мужчиной, а еще раньше — ребенком… Ищи ребенка, чтобы понять старика… На чем я остановилась?..
Мама каждый день приходила забирать меня из школы. За исключением тех вечеров, когда она выезжала с отцом, она никогда меня не оставляла. Мы возвращались домой, я съедала полдник и делала уроки. Иногда, особенно весной, мы шли гулять на озеро. Я кормила уток, а мама рассказывала мне сказки.
По выходным мама отводила меня в школу юных гитлеровцев. Вначале я плакала, потому что не хотела расставаться с родителями. Но мама напускала на себя строгий вид и говорила: «Ева, mein Schatz, ты ведь послушная девочка! Это большая честь — принадлежать к "Гитлерюгенд". Ты должна служить своему фюреру и учиться тому, как стать достойной немецкой девушкой. Сейчас же перестань плакать!»
По правде говоря, понемногу мне начала нравиться школа — мы разучивали песни, изучали жизнь фюрера и усваивали, как надо себя вести, чтобы служить ему как можно лучше. Иногда мы ходили в походы в лес — это было чем-то похоже на каникулы. У меня появились друзья. Все это было здорово. Я возвращалась домой все более и более гордой, потому что за эти месяцы и годы во мне крепло чувство эйфории от сознания, что мы являем собой лучшую часть нации. И каждый вечер, перед тем как заснуть, я, молясь за упокой души моих младших братьев, в то же время благодарила Бога за то, что он позволил мне родиться немкой.
Мою лучшую школьную подругу звали Ребеккой. Да-да, как твою дочь! Каждый раз, когда я произносила имя моей внучки, это доставляло мне страдание. Ребекка жила в том же доме, что и я. У нее было трое младших братьев-блондинов. Это были те самые малыши, при виде которых у моей матери наворачивались слезы на глаза. Я ходила играть к Ребекке или она приходила к нам, пока мама не запретила мне с ней встречаться. Мне тогда было восемь лет. Мне не позволялось даже разговаривать с ней. Тогда мы втайне от наших родителей стали писать друг другу записки, которые оставляли под ковром на лестнице — между третьим этажом, где жила я, и четвертым, где жила она.