Днем, когда Майя проходила по извилистой садовой тропинке, ей показалось, что она слышит приглушенные жалобы изнемогающих без воды растений. Она решила вечером, когда автоматическая поливальная установка отключится, полить цветы вокруг беседки. Ей нравилось слушать, как шуршит ползущий по земле шланг и водяная струя глухо барабанит по листьям. Нравилось ощущать, как от свежей влажной земли поднимаются испарения — их запах был таким умиротворяющим.
В местном кафе уже сидели Киска, Мишель и вся компания Мориса — друзья детства. Однако по отношению к себе Майя заметила какую-то скованность — они словно стеснялись при ней веселиться. Ей даже показалось, что Морис быстро взглянул на нее и тут же отвел взгляд, прежде чем ее обнять. Новость о ее расставании с мужем распространилась со скоростью песчаной бури. Но, когда Эжен, хозяин кафе, предложил выпить по стаканчику в честь приезда Майи, барьер был сломан. Языки развязались, все принялись шутить, потом закурили. Понемногу стемнело.
— ЕВА! Это я, Майя!
— Как поживаешь, дочурка?
— Хорошо. А ты?
Майя знала, что мать сейчас начнет жаловаться.
— Мне слишком одиноко.
— Я тебя навещу.
— Когда?
— Еще не знаю, я только недавно приехала. Может, сегодня, может, завтра.
— Ты всегда так говоришь и никогда не приезжаешь!
— А как твоя живопись? Продвигается?
— Да, потихоньку…
— Ты знаешь, что Пьер уехал в Штаты с Мари? А Ребекка — в Израиль?
— Да, ты мне уже говорила.
— Без дочерей я чувствую себя такой одинокой в Ашбери…
— Я чувствую себя одинокой вот уже тридцать лет…
— Но на этот раз я говорю о себе! Это мне одиноко, Ева, понимаешь?
— Неужели так трудно меня навестить?
— Я же сказала, что заеду. Что-нибудь еще?
— Нет, ничего.
— Как всегда! Интересно, настанет день, когда ты захочешь мне что-то сказать? Что-нибудь легкое, забавное, глупое?
— Послушай, Майя, мне семьдесят лет, и я устала. Когда ты перестанешь меня изводить?
— Изводить — значит, говорить о себе и своем одиночестве?
— Ты постоянно меня в чем-то упрекаешь… Приезжай. Но позвони перед этим.
— Зачем?
— Чтобы я знала, что ты приедешь. Чтобы подготовиться… ну, я не знаю…
— Ладно, Ева, до скорого.
— Когда ты приедешь?
— Я перезвоню.
Даже телефонный разговор с матерью словно выкачал из Майи все силы. Между двумя женщинами стояла стена молчания, и ни та ни другая не собирались ее разрушать. Понадобилось бы чудо, чтобы однажды преодолеть это ледяное море, с каждым годом удалявшее их друг от друга, словно два дрейфующих айсберга. Ева навсегда сохранила нордическую холодность, которую не смогли переломить десятилетия жизни во Франции. Когда Майя ходила с дедом в синагогу на Йом-Кипур, она просила прощения у Бога за то, что ее мать — немка. А потом целыми днями упрекала себя за то, что предавала ее. И сейчас она все еще страдала от противоречивых порывов, любя и презирая Еву одновременно.