— Молчите, Эстелла. Я виновата, что недостаточно тверда в отношении Лауры и что принимаю эти продукты с… с…
— Скажите прямо, тетя, с черного рынка. Ну да, я торгую на черном рынке. У меня лично нет охоты умереть с голоду, дожидаясь прихода союзников. Я ничего не краду, я обмениваю, извлекая небольшую прибыль. Я занимаюсь коммерцией. Все мои друзья делают то же самое.
— Это не оправдание, бедное мое дитя. Столько несчастных страдают и лишены всего! Мне стыдно за наше благополучие.
Лиза, до этого ничего не произносившая, подскочила, краска бросилась ей в лицо, повернувшись к сестре, она воскликнула:
— Наше благополучие!.. Я надеюсь, ты шутишь?.. Поговорим о нашем благополучии. Ни чая, ни кофе, ни шоколада, ни мяса, ни приличного хлеба! Этой зимой и без огня! И все потому, что мадемуазель не желает есть досыта, иметь тепло под предлогом, что есть безработные, пленные, бедняки, у которых нет ничего! Но если мы откажем себе, разве им будет теплее и сытнее?!
— Я это знаю, но мы должны быть солидарны с несчастными.
— Теперь больше нет солидарности! — крикнула Лиза.
— Как ты можешь говорить такое?.. — пробормотала Альбертина, глядя на сестру, слеза стекала по ее морщинистой щеке, оставляя след на припудренной коже.
Эта слеза успокоила гнев Лизы, которая бросилась к сестре, прося прощения. Обнявшись, они скрылись в комнате Альбертины.
— Всегда одно и то же, — заметила Лаура, — стоит одной заплакать, другая бросается ее успокаивать… Что ты делаешь сегодня после полудня?
— Ты меня спрашиваешь? — откликнулась Леа.
— Да.
— Я обещала Шарлю отвести его в Люксембургский сад и покатать на карусели.
— А ты, Франсуаза?
— Я вернусь к себе. Друг Отто должен позвонить вечером и сообщить мне о нем.
— У тебя еще много времени.
— Не так уж много. Поскольку метро совсем не работает, я должна возвращаться пешком. На это уйдет не менее двух часов. А ты что будешь делать?
— Не знаю. С тех пор, как они закрыли все американские бары, мы с приятелями не знаем, чем бы заняться. Я посмотрю, не соберется ли банда в Трокадеро.
— Тогда пойдем вместе.
— Нет, ты ходишь пешком, а я предпочитаю велосипед.
— Как хочешь. Я тебе позвоню сегодня вечером, если будут новости от Отто.
Шарль важно шел, держа своей маленькой рукой руку Леа. Время от времени он сжимал ее пальцы сильнее, и она отвечала ему тем же, давая понять: «Я здесь, не бойся». Это его успокаивало. Он был так напуган мыслью, что и она может исчезнуть, как его мать.
Когда они побежали, взявшись за руки и не оборачиваясь, от большого дома, объятого пламенем, он догадался, что не надо больше говорить ей о некоторых вещах, и мама была частью этих вещей, о которых не нужно было говорить Леа. Леа, которую он любил так же, как мама любила его. Бедная мама!.. Почему она кричала так сильно, пока он бежал к ней в тот день, когда вокруг стреляли немцы? Он помнил, что ему было больно, что мать прижала его к себе, потом отпустила, потом больше ничего.