Не видят.
Будто бы и нет его, Гавела, вовсе… вот он, талант его урожденный, богами даденый… и на что, спрашивается, Гавел этот талант использовал? За людьми следил, в грязном их бельишке копался да на свет божий выволакивал…
…а ведь получалось.
…и в тот-то раз не нашли Гавела собаки, не взяли…
И сейчас не заметят, ежели он захочет уйти…
Гавел сглотнул и, стиснув холодный металл, решительно шагнул вперед. Он двигался медленно, про себя повторяя, что его вовсе нет, ни здесь, в переменившейся комнате, напоенной туманом чужой силы, ни в доме этом, перевертыше, ни в самом Гданьском королевском парке…
…быть может, и на всей земле не существует такого человека, как Гавел…
…и еще шаг…
И другой, сквозь плотное марево испуганных душ.
…и третий, по раскаленному полу, по камню, который плавится, не в силах удержать чужую суть…
Четвертый.
Пятый и шестой… он считает шаги, и дом выворачивается ему навстречу, заводя колдовке за спину. Спина эта узкая, темная, и редкие бледные волоски торчат, словно былье на пустыре. Выделяются треугольники лопаток и ости позвонков… и сама эта спина вызывает лишь отвращение.
…семь…
И колдовка все же оборачивается.
Взгляд ее темнеет и…
— Ты кто? — в нем лишь удивление, верно, все еще выглядит Гавел ничтожной личностью.
Пускай.
— А ты кто? — спрашивает он и словно со стороны собственный голос слышит.
— Я? — удивление.
И растерянность.
Расплелось, рассыпалось заклятье, сотворенное Аврелием Яковлевичем, простенькое, безобидное, но… колдовка смотрит на свои руки, от которых, почитай, ничего не осталось.
— Кто… я?
— Хочешь посмотреть? — спросил Гавел, протягивая серебряное зеркальце, дрожа от одной мысли, что оно, сотворенное специально для этого существа, которое он не способен был и в мыслях назвать женщиной, выскользнет и разобьется.
Ладони вспотели.
А серебро сделалось скользким, точно дразня, желая вырваться из его, Гавела, пальцев.
— Я?
Она протянула рассыпающиеся прахом руки к зеркалу.
— Ты очень красива, — Гавел решился и, подавшись навстречу, выставил зеркало. — Смотри…
И существо замерло.
Не человек.
Не демон.
Но тень, сплетенная из остатков колдовкиной гнилой души и самое тьмы… тень помнила себя прежней. И любовалась. Держала зеркало, тянулась навстречу себе.
Гавел задыхался от вони.
И тоже держал.
— Посмотри, какая белая у тебя кожа, — говорил он ласково. — И волосы темные… губы красные…
Полуистлевшие пальцы колдовки скользнули по щеке и сломались, упали ошметками гнилья под ноги, а она и не заметила.
— А твои глаза… в них сама тьма обитает…
И эта тьма рвалась на волю, не видя разницы между телом живым и зеркальным, существующим едино за гранью человеческого мира. Она подалась, спеша наполнить это новое, старое тело, хлынула, сминая тонкую пленку стеклянного полотна, и то прорвалось…