На третьей стопке агент поплыл.
На четвертой, вздыхая и охая принялся жаловаться на жизнь, нет, не на службу, она-то была в целом спокойной, благо, в нынешние просвещенные времена покушения на монаршьих особ устраивали редко, а успех они имели и того реже, но… жить во дворце, пусть и на полном пансионе, но и в полной же изоляции, не имея возможности и словом-то перекинуться… вялая переписка с родней, понимание, что все-то письма перлюстрации подлежат…
…невеста, которая, поначалу радовалась, что суженый при короле устроился, на третьем году службы радость утратила, а ныне и вовсе замуж за соседа вышла, здраво рассудив, что не молодеет…
…а теперь еще и колдовка… колдовку-то обмануть сложней, чем обыкновенного человека, она-то кровь чует… и хоть бы Аврелий Яковлевич амулету обещался, да как знать, сработает ли эта амулета…
В общем, Матеуш и сам того не желая, расчувствовался.
Однако о цели своей не позабыл. Пусть таланту магического в нем было на кроху, но хватило и того, дабы клятву стребовать. Конечно, протрезвев, агент падал в ноги и умолял Его Высочество не блажить… так разве ж это блажь?
Ну не верил Матеуш, что колдовка будет столь опасна.
А про демона и вовсе знать не знал… раскаивается он. Вот честное королевское слово! И Аврелия Яковлевича, который сию историю слушал превнимательно, хмурился да бороду тормошил, просит понимание проявить. Не Матеушу ведь достанется, а агенту, существу безвинному, за доверчивость свою пострадавшему…
— Два дурака в одном дворце — это чересчур, — ведьмак вяло отмахнулся от Матеуша. — Ничего, разберемся…
— А что с колдовкой?
— Нет колдовки, — Аврлий Яковлевич произнес это с чувством глубочайшего удовлетворения. — Вышла вся…
— Я не понял…
— И не поймешь, — ведьмак не отказал себе в удовольствии щелкнуть королевича по носу. Аврелька или нет, но… особ королевское крови в мире всяк больше, чем умелых ведьмаков. И сия простая истина давала Аврелию Яковлевичу право гордиться, если не собой, то своим умением. Пожалуй, Гавел мог бы ответить на вопрос Матеуша… и ответил бы, поскольку к собственной силе еще не привык, смущался и привычно трепетал перед теми, кто стоял выше его.
Стоял ли?
— В зеркала ушла, — Аврелий Яковлевич упомянутое зеркало поднял сам, осторожно, двумя пальцами. — Она-то в прежние времена тут целое зазеркалье сотворила… души тянула, мучила и запирала за гранью. А теперь и сама там оказалась… забыла, что у зеркал — долгая память.
— А Миндовг?
Лизанька лежала на алтаре, раскинув руки, и давешний помощник купчихи хлопотал возле тела, то по щечкам постукивал, то к груди ухом прижимался. Верно, сердце Лизанькино билось, ежели в покое ее не оставляли.