— Подай, — прохрипел князь, открывая рот.
Определенно, табачок-с был негодный… а ведь дерут-то в клабе как за первостатейный…
…и снова намекнули, что, дескать, за князем долг…
…а за кем по нынешним-то нелегким временам долгов нет? Вот то-то же… благодарны должны быть, что в из клаб, который даже не в центре Познаньску расположился, князь захаживает, а они о долгах…
Огуречный рассол князь пил крупными глотками, с каждым оживая.
Впрочем, все одно он ощущал себя позорно слабым, немощным. И хоть бы каминные часы показывали полдень, Тадеуш Вевельский решил, что вставать не будет.
Тяжко ему.
И вернув стакан камердинеру, ручкой махнул:
— Вон пошел.
Тот и вышел, оставив князя нежится в кровати. Нет, пройдет минут десять, быть может — пятнадцать, и князь встанет, все ж таки решение решением, но еще с Ястрежемским встречаться, о свадьбе говорить… это после, но пока… он позволил себе лежать, разглядывая балдахин, каковой, как и многое в доме, нуждался в починке.
— Спите, папенька? — раздался над самым ухом вкрадчивый голос. — А уж полдень на дворе.
— И что? — Тадеуш Вевельский поморщился. Все ж таки старшего сына своего он не то, чтобы не любил… хотя нет, не любил, конечно, что в его кругах было вполне себе допустимо, но куда печальней, что при мысли о Себастьяне он испытывал глубочайшее чувство брезгливости.
Нечеловек.
И не пытается даже скрыть вопиющую нечеловечность своей натуры. Порой князю казалось, что старший отпрыск нарочно его дразнит, но мысли этакие Тадеуш гнал. Да и вообще старался о сыне вспоминать пореже…
Нервы берег.
— Ничего, — сказал Себастьян, без приглашения, которого не последовало бы, усаживаясь в кресло.
Костюмчик белый, в тонкую лиловую полоску. Переливается белым золотом цепочка для часов. Сверкает перстенек на пальце… отливают чернотой когти.
И янтарные рога пренагло торчат из копны черных волос. А сами волосы длиннющие, в хвост собраны. Сколько раз ему было говорено, чтобы постригся… князь о волосах подумал с особою неприязнью, поскольку собственные его давно уже поредели, а лысина, ныне прикрытая белым полотняным колпаком, выглядела отвратительно.
— Я просто так… шел, шел, и дай, думаю, зайду, проведаю любимого батюшку… давно не видел… верно, лет пять как!
Кончик Себастьянова хвоста щелкнул по одеялу, и это одеяло самым подлым образом съехало, обнажив тощие княжьи ноги с красными кружочками свежих клоповых укусов.
А говорили, что с прошлого-то раза перины перетряхнули, пересыпали и амулетами оберегли… вот же ж… врут, сволочи. Куда ни сунься, всюду врут.
Себастьян точно не заметил ни съехавшего одеяла, ни жалкого вида отца, который ерзал, пытаясь сесть. Но перины были мягкими, а длинная ночная рубаха опутала ноги, самым позорным образом князя Вевельского стреножив.