— Что? — Гавел насторожился и подался вперед, сделавшись похожей на старую охотничью собаку, из тех, которых держит дедушка, не столько из любви к охоте, сколько из провинциальной уверенности, будто бы псарни и пролетка — необходимые для состоятельного человека вещи.
Воспоминание о дедушке, матушкином отце, человеке суровом, обладавшим состоянием, окладистой бородой и препаскуднейшим нравом, Лизонька решительно отогнала.
После подумается.
— Ах, я не знаю… это все батюшкины дела… секретные…
Гавел подобрался.
— Мне лишь известно, что Себастьян будет на этом конкурсе… работать… под прикрытием…
…естественно, Евстафий Елисеевич не имел дурной привычки посвящать домашних в дела государственные, однако же по наивности своей он полагал, что драгоценная супруга его в достаточной мере благоразумна, дабы не совать нос в мужнины бумаги. И был в общем-то прав…
До государственных тайн Дануте Збигневне не было дела.
А вот до Лизанькиного будущего — было.
— Под прикрытием, — с расстановкой повторил Гавел и прищурился. Глядел он нехорошо, точно выискивал в Лизаньке недостатки.
— Да… и я… я подумала, что должна быть рядом с ним…
Молчит, невозможный человек.
Ждет.
— Там ведь будут женщины… и красивые… возможно, красивей меня, — это признание далось Лизаньке с немалым трудом. — И как знать, на что они способны, чтобы…
…выйти замуж.
— …чтобы добиться своего… а Себастьян такой наивный… беззащитный…
Лизанька едва не прослезилась, представив своего жениха, ладно, почти своего жениха, в объятьях роковой красавицы…
— Он вас не любит, — мрачнея, сказал Гавел.
— Пока не любит, — уточнила Лизанька, испытывая глухое раздражение.
Черствые люди ее окружают.
Не способные оценить прекрасные порывы юной души… а Лизанька, между прочим, ради князя на клавикордах играть научилась и джем варить яблочный, с корицею…
И даже прочла четыре книги.
Три о любви, и четвертую про сто способов добиться желаемого.
— Я… я знаю, что девушка из хорошей семьи не должна вести себя подобным образом… что мне надо бы сидеть и ждать, пока на меня обратят внимание… и смириться, если не обратят… — сейчас Лизанька говорила почти искренне, подобное положение дел, которое именовалось «хорошим воспитанием» раздражало ее неимоверно. — Но я так не могу…
Гавел кивнул.
…как можно быть настолько безэмоциональным? Зря что ли Лизанька распинается?
— Я должна сделать что-то, чтобы он обратил на меня внимание! Чтобы увидел, что я — не ребенок… что люблю его всем сердцем…
В это Лизанька совершенно искренне верила.
В конце концов, в кого ей еще влюбляться? В папенькиного ординарца? Он, конечно, молод, но бесперспективен, хотя осторожное стыдливое даже внимание его Лизоньке льстит.