— Чем… скандальней, тем лучше, — Гавел четыре монеты из пяти спрятал в ботинке, под стелькой. Сей тайник он сам придумал, впервые оказавшись в полиции, где был побит, обобран и обвинен в сопротивлении властям.
Обвинение спустя сутки сняли, а вот деньги канули безвестно.
— И… — Лизанька с интересом наблюдала за манипуляциями странного человека, который не стал ничуть приятней. — Если я узнаю что-то… вы напечатаете?
— «Охальник» напечатает, — поправил ее Гавел.
Лизанька только плечиком дернула, особой разницы она не усматривала, но идея показалась перспективной…
Сплетни?
Поскандальней? Уж Лизанька постарается… Недаром маменька повторяет, что на любви, как и на войне, все средства хороши.
Лизанька улыбнулась.
Она станет княжной… всенепременно станет…
О коварных планах дочери познаньского воеводы Себастьян, конечно, догадывался. И планы сии время от времени доставляли ему немалые неудобства. Однако в настоящий момент занят он был делом иным.
Государственной важности.
Почти.
— Выходи, Себастьянушка, — ласковый голос Евстафия Елисеевича проникал за тонкую дверь ванной, заставляя Себастьяна вздрагивать.
— Выходи, выходи, — вторил познаньскому воеводе Аврелий Яковлевич.
Старик мерзко хихикал.
Весело ему.
Нигилист несчастный…
— Не могу, — Себастьян поплотнее завернулся в простыню.
— Почему?
— Я стесняюсь.
Простыня была тонкой и бесстыдно обрисовывала изгибы Себастьяновой фигуры. Нет, следовало признаться, что при всем своей благоприобретенной мизантропии старик дело знал.
И силы в Себастьянову трансформацию вкачал немеряно. А панночка Тиана Белопольска, избавленная от ужасающего своего наряда, оказалась чудо до чего хороша.
Ах, какие вышли ноги…
…на таких ногах Себастьян сам бы женился.
А грудь? Не грудь, а загляденье… и талия тонка… и задница на месте… и даже хвост изменился согласно новому образу, сделавшись тоньше, изящней. На конце же проклюнулась белая кисточка, донельзя напоминавшая Себастьяну любимую матушкину пуховку.
Начальство молчало.
Себастьян держался одной рукой за простынь, другой — за ручку двери, потому как молчание это ему казалось крайне подозрительным.
— И чего же ты, свет мой, стесняешься? — гулким басом поинтересовался Аврелий Яковлевич, к двери приникая.
— Вы глазеть станете.
— Станем, всенепременно станем, — уверил маг и в дверь стукнул. Легонько. Кулаком. Вот только кулаки у Аврелия Яковлевича были пудовые.
— Себастьянушка, — познаньский воевода отступил, решив воззвать к голосу разума, который твердил Себастьяну, что ручку двери отпускать не стоит. — Мы же должны увериться, что превращение прошло… успешно.