В купе пахло кренделями.
И Евдокия, закрыв глаза, велела себе отрешиться от этого сдобного аромата, и видение недоступных отныне, но таких близких кренделей, отогнала.
— Присаживайтесь, — любезно предложил Лихослав, сам оставшись стоять у двери. — И не надо меня бояться, Дуся. Я вас не съем.
— С чего вы взяли, что я вас боюсь?
— А разве нет?
— Разумно опасаюсь, — Евдокия поставила рядом с собой портфель, а ридикюль положила с другой стороны. Главное, ничего не забыть, а то сложновато будет объяснить проводнику, что она делала в пустом купе, и отчего это купе оказалось незапертым?
— Дуся, у меня к вам, как уже сказал, взаимовыгодное предложение, — он сделал паузу, позволяя Евдокии проникнуться важностью момента. — Вы рассказываете мне о своей… подопечной.
— А взамен?
— То есть, — Лихослав осклабился, — первая часть у вас возражений не вызывает?
…желание огреть его портфелем не исчезало, но напротив, крепло.
Стоит. Кривится. Прячет брезгливость.
— Десять сребней, — озвучила цену Евдокия, с наслаждением наблюдая, как меняется выражение его лица. И брезгливость — не по нраву пану офицеру Евдокиина готовность продать подопечную — сменяется удивлением, а потом возмущением. Ничего, это только начало. И Евдокия уточнила. — В месяц.
— Что? Да это грабеж!
— Не грабеж, а точка пересечения кривых спроса и предложения, формирующая конечную цену продукта, — Евдокия ответила спокойно.
В конце концов, она голодна. А женщина, лишенная кренделей и уважения, отчаянно нуждается в моральной компенсации.
— Ты…
— Вы. Извольте соблюдать приличия.
Он покосился на портфель, перевел взгляд на дверь и выдвинул свою цену:
— Пять сребней. Разово.
— Думаете, за раз управитесь?
— Полагаете, нет?
— Ну что вы, как можно… но смотрите, потом станет дороже.
— То есть, — недоверчиво поинтересовался Лихослав, — вы согласны на пять?
— Согласна. За нынешнюю нашу беседу… пять сребней и крендель.
— Помилуйте, Дуся, где я вам крендель возьму?!
Евдокия молча указала на стенку, за которой прятались вожделенные кренделя. Без них ближайшее будущее было неприглядным, мрачным и сдобренным мучительными резями в животе. Все-таки прав был Лютик, говоря, что здоровье надобно беречь.
— Вы предлагаете мне…
— Купить, — с милой улыбкой отвечала Евдокия. — Просто купить даме крендель. Или вам пары медней жалко?
Обвинения в скупости нежная душа Лихослава не вынесла. Он побледнел, развернулся на каблуках и вышел, умудрившись громко хлопнуть дверью. Вернулся быстро, неся несчастный крендель двумя пальцами.
— Вот.
— Спасибо, — Евдокия вдохнула пряный, маково-сдобный аромат и впилась в румяную корочку зубами. — Действительно шпашибо… очень, знаете ли, есть хотелось…