Наконец, переброска в Охримовку и окрестности дополнительных сил, состоявших преимущественно из подразделений вспомогательной полиции. Зиминой удалось разузнать некоторые подробности – из них формировали сборные отряды, вооружали и отправляли не только поближе к лагерю, но и в окрестные села. Дубровники входили в их число, это Родимцев уже прикинул по карте. С этим связано усиление мер безопасности, и под эту раздачу, вероятнее всего, и попала давеча группа Ивана Ткаченко. Конечно, немецкие части также подтягивались, однако, по сведениям, полученным не только усилиями Татьяны, но и ранее переданным из Москвы за подписью самого Строкача, сил вермахта и СС не хватало, чтобы закрыть все дыры в тылу. Потрепанная под Сталинградом армия находилась в процессе переформирования. Потому силам вспомогательной полиции сейчас стали поручать намного больше задач, чем это было еще каких-то шесть месяцев назад.
Прокрутив еще раз все соображения в голове, Игорь Родимцев теперь уже уверенно, отбросив последние сомнения, написал химическим карандашом на листе бумаги текст радиограммы. Сеанс через полтора часа, время еще есть, однако радистка Полина еще должна подготовиться.
Родимцев дописывал последнее предложение, когда в дверь блиндажа громко – как-то уж слишком громко – постучали, и, не дождавшись ответа, внутрь вошел, пригнувшись, командир разведчиков.
– Ильич…
– В чем дело? Забыл, как положено обращаться?
– Не до устава сейчас, Ильич.
По тону Шалыгина командир понял: случилось происшествие из разряда чрезвычайных. Рука сама потянулась к лежащему на самодельном столе пистолету. Вторая рука, так же машинально, сложила лист с текстом радиограммы, и он исчез за отворотом куртки, во внутреннем кармане гимнастерки.
– Что?
– Стрельцов… Ну, который… В общем, нехорошее там, командир.
Нельзя сказать, что Дробот уж очень не любил стихов.
Скорее, он искал поэзии практическое применение. В подавляющем большинстве случаев Роман мог ввернуть несколько расхожих рифмованных цитат для красного словца и подтверждения некоей романтичности момента, когда общался с девушками, провожая их вечерами домой через весенние парки и скверы. С сельскими девчатами такие номера почему-то не проходили, они обычно по непонятной причине пугались еще больше, когда парень вдруг ни с того ни с сего вспоминал Пушкина, Есенина, Блока или же лирику кого-то из малоизвестных широкому кругу украинских советских поэтов. Мол, навешает сейчас лапши на уши этот паныч городской – так до беды недалеко, всем им одного нужно, городским-то… А вот киевлянки, наоборот, считали цитирование стихов, особенно – на украинском языке, – неким примером особого шика, интеллигентности и утонченности.