– Привет, Ривз! – сказал я. – Пойдём-ка со мной, нам по пути.
Он невнятно извинился, что нетрезв, и уцепился за мою руку. Я довёл его до дома, ещё по дороге поняв, что нынешнее состояние Ривза отнюдь не случайность, что его нервы и рассудок крайне расстроены неумеренным потреблением спиртного. Он шарахался от каждой колышащейся тени и хватался за меня сухой горячей рукой. Речь его была бессвязна и более походила на горячечный бред, чем на пьяные откровения.
Доставив Ривза домой, я снял с него верхнюю одежду и уложил в постель. Судя по пульсу, у него был сильнейший жар. Он, казалось, впал в забытье, и я уже хотел украдкой выскользнуть из комнаты и предупредить хозяйку, что жилец заболел, как вдруг Ривз вздрогнул и ухватил меня за рукав.
– Не уходи! – воскликнул он. – Мне с тобой легче. Ей тогда меня не достать.
– Ей? – переспросил я. – Кому?
– Ей! Да неужели не ясно? – раздражённо проговорил он. – Ты просто её не знаешь! Она – дьявол! Она прекрасна, но она сущий дьявол!
– У тебя жар, ты не в себе, – проговорил я. – Попробуй заснуть хоть ненадолго. Поспишь, и полегчает.
– Поспишь! – простонал он. – Да не могу я спать! Только лягу – сядет в ногах и глазищи свои с меня не сводит. Часами так сидит. Всю душу, все силы вытянет. Оттого и пью. Господи, спаси меня и помилуй, я пьян, пьян…
– Ты очень болен. – Я протёр ему виски уксусом. – Ты бредишь. Сам не знаешь, что говоришь.
– Прекрасно знаю, – оборвал он и взглянул на меня в упор. – Я знаю, что говорю. Сам навлёк на себя всё это. Сам выбрал такую жизнь. Но я не мог – клянусь Богом, – не мог сделать иного выбора. Не мог относиться к ней по-прежнему. Это выше человеческих сил…
Я сидел возле кровати, держа его пылающую руку в своей, и пытался осмыслить услышанное. Помолчав, он снова вскинул глаза и вдруг жалобно спросил:
– Но зачем она не предупредила меня раньше? Зачем дождалась, чтобы я полюбил её так глубоко?
Разметавшись на подушках, он повторял свой вопрос снова и снова и наконец заснул, беспокойно и тяжело. Я на цыпочках выбрался из комнаты и, убедившись, что хозяйка о нём позаботится, пошёл домой. Однако слова его остались в памяти надолго, а позже обрели для меня новый, глубокий смысл.
У моего друга Баррингтона Каулза в ту пору были летние каникулы, и я несколько месяцев не имел от него вестей. Когда же начался семестр, я получил телеграмму с просьбой снять прежние наши комнаты на улице Нортумберленд, он сообщал также номер поезда, с которым приедет. Я встретил его на вокзале. Каулз заметно посвежел и выглядел прекрасно.