– Что больной делал, когда кончались и бумага, и пленка? – спросила Арина. – Они ведь все равно иногда кончались.
– К утру почти всегда. – Яков Иосифович кивнул. – И тогда Альберт грыз ногти. Жестоко, по-звериному. Мне даже порой казалось, что он мог бы, как попавший в капкан волк, перегрызть себе лапу. То есть руку.
– Что случилось перед пожаром и побегом Бабаева? – Саломея с интересом разглядывала свои ногти и вопрос задала словно от нечего делать.
– Я помню, накануне приезжала его сестра, привезла упаковку пленки и сушки. Бабаев любил их, потому что они хрустят на зубах.
– Как кости, – сказала Арина тихо, однако ее все равно услышали.
– Странное сравнение, но, пожалуй, верное. В Бабае вообще было очень много от хищника. Достаточно вспомнить голубей.
– А как насчет людей? – поинтересовалась Анук и выпустила струйку сизого табачного дыма. – На них он никогда не нападал? Я хочу спросить, после того жуткого преступления Бабаев вел себя смирно?
– Вы что-то говорили про санитара, – поддержала Анук Саломея. – Что с ним случилось? Только не врите нам, пожалуйста.
Камея снова качнулась, и главврач уставился на нее зачарованно.
– Митрофанов дежурил той ночью как раз в третьем корпусе. Он и медсестра. Пациентов было мало, я уже объяснял. Бабаев весь день был спокоен, даже играл на флейте. Я еще подумал грешным делом, что это добрый знак. А ночью ему вдруг стало плохо. Митрофанов рассказывал, что заглянул в смотровое окошко и увидел, как Бабаев корчится на полу в судорогах. Митрофанов кликнул медсестру, а сам вошел в палату.
– Он крупный, этот ваш Митрофанов? – спросила Саломея.
– Обыкновенный. Не Геракл, конечно, но и не хлюпик. А Бабай как раз наоборот, телосложения изящного. Вот Митрофанов и зашел, а дальше… – Яков Иосифович со свистом втянул в себя воздух. Было очевидно, что продолжать ему не хочется. – Бабай на него напал, как дикий зверь. Да, именно так – как дикий зверь. Сдавил своей флейтой шею Митрофанову. Давил, пока тот не потерял сознание, а потом устроил пожар.
– Как? – Саломея нахмурилась. Ей не нравился этот разговор так же, как и главному врачу.
– Митрофанов курящий, у него при себе всегда спички.
– И?..
– И спирт во фляге. – Яков Иосифович покрылся нездоровым багрянцем, дернул узел галстука, словно его самого только что душили флейтой. – Я понимаю, что нельзя, что это нарушение трудовой дисциплины, но и вы меня поймите! Кадровый провал… катастрофа. Зарплата у санитаров – слезы. Все разбегаются. Вот и приходится закрывать глаза на нарушения.
– Мы вас не виним, – оборвала его Анук довольно нетерпеливо. – Мы просто хотим узнать, что случилось той ночью.