Косталь же отвечал самым серьезным образом:
— Хорошая мысль, этот совет намного продвигает и наши дела. Пожалуй, я включу подобное обращение в мою новую книгу. Способный понять уразумеет. Мне надоело, что меня так мало любят, мне грустно, и я как собака, которой хозяин с тупой настырностью дает один и тот же несъедобный кусок мяса, хотя на столе столь желанный ванильный крем.
— Если мне не изменяет память, Минотавр каждый год съедал по семь мальчиков и семь девочек. И у вас такие же порции?
— Да вовсе нет никаких порций. Много говорится против сладострастия — будто оно вгоняет в меланхолию, мешает работе и безнравственно. Не говорят только, что оно ненасытно. Твоя подруга дает наслаждение и счастье, она желанна, нежна и достойна всяческого уважения. И тем не менее, тебе еще нужно волокитство, которое через два дня на третий приносит что-то новое. Но если вдруг лишаешься всего этого, чувствуешь пустоту, будто вообще никогда ничего не было. Это какая-то бочка Данаид. Счастье подобно лету — оно не распространяется за свои пределы, и память о нем не помогает в зимние холода.
Она пожалела его. Ей всегда нравилось находить предлог для жалости. И она снова почувствовала себя нужной ему — чтобы согреть его.
— Дражайший Минотавр, пусть уж я лучше думаю, что если вам все время нужно свежее мясо, то это лучшее доказательство вашей неудовлетворенности всеми предыдущими женщинами.
— Напротив, именно когда женщина удовлетворяет тебя, это и побуждает начинать все с другой — и с другими.
Они возвратились в комнату Соланж, освещенную только розовой лампой в изголовье постели. На авеню Анри-Мартен не было розовой лампы, которая здесь напоминала что-то девическое. Впервые он видел ее в той комнате, куда к нему не приходили другие женщины.
И вдруг внезапно:
— Почему все-таки вы хотите выйти за меня?
— Чтобы быть счастливой!
«Быть счастливой». О, мудрый ответ! Ему всегда нравилось, когда откровенно говорили о «желании счастья».
— Я так хочу этого! — с волнением сказала она.
Он ответил, хотя откровенно, но с предусмотрительной неопределенностью:
— И я хотел бы видеть вас счастливой!
Однако со вчерашнего дня и особенно после того, как они сидели в гавани, он уже стал представлять себя, вдвоем с нею. Возникло полное согласие, а его доверие к ней неизмеримо возросло. От всего, что она говорила и делала, оставалось впечатление легкости, близости и совершенной естественности; они уже вполне освоились друг с другом; теперь было достаточно раскрыть свои души и ничему не противиться. Косталю уже казалось, что он привык воспринимать свое будущее в зависимости от нее. Возбуждение прошло, оставив чувство этой женитьбы как чего-то