Она спала. Не зажигая свет, он лег рядом с ней поверх одеяла и услышал неприятное скрипение трущихся друг о друга зубов. Из порта доносились ужасные крики пароходов, застигнутых штормом, такие же, как у людей и зверей. Косталь не испытывал ни малейшего желания прикасаться к ней или видеть ее спящую, ведь у него и так было столько других, на которых он долго смотрел, когда они спали, нахмуривая брови или вздыхая, как видящие сны собаки, а то и с приоткрытым ртом и ниткой слюны между губами.
— Соланж!
Молчание.
Ему показалось, что она мертвая.
— Это вы?
— Проснитесь.
— А в чем дело?
— Я должен сказать вам нечто важное. Вы совсем проснулись?
— Да.
— Одно торжественное обещание я уже взял с вас и теперь прошу второго. Для меня очень существенно само слово «торжественное», ведь обыкновенное обещание… Я, например, когда что-то обещаю… «Дав» его, смогу ли «сдержать»? Но торжественное обещание — это совсем иное.
— Что я должна обещать вам?
— Если я женюсь и вы забеременеете, сделаете ли так, чтобы не было ребенка?
— Да.
— Но аборт всегда опасен. И если ребенок все-таки родится, то сможете ли вы избавиться от него?
Комнату осветила вспышка молнии, словно ослепляющая мысль неба, — у разгневанной природы непостижимые мысли. Раздался громовой раскат, долгий и низкий, подобный звуку моря, смыкающемуся над войском фараона. «Фараон! Фараон! — подумал Косталь. — Ожесточение фараона. Но кто из двоих — Иегова или фараон — вел себя как подонок?» И душа его с любовью взывала в ночи: «Фараон! Фараон!»
Когда стало опять тихо, он спросил:
— Вы поняли, что я сказал перед тем, как загремел гром?
«И она так выламывалась, когда я говорил, что уничтожу ее! Кто сказал, что все это литература! Значит, и она, как все, готова на убийство. Какая наивность думать: „В какой мир приведу я эту маленькую девочку!“ Она и так уже давно там». В нем проснулось сочувствие к ней: да, они могли бы понять один другого. «Мне нравится наш зловещий мир, он хорошо приклеивает друг к другу. Но праведники — это не моя стихия». Он положил руку на ее колено сверху через одеяло, и прошептал:
— Не противься мне.
— Я никогда не буду противиться вам.
Впервые он назвал ее на ты, если не считать далекого уже теперь дня, когда после их первых поцелуев он осмелился сказать «ты», но она сразу же прервала его: «Я не умею говорить „ты“». Какая-то ненастоящая, ни девушка, ни женщина. Как будто хорошо воспитанная особа, путешествующая с любовником. Считающая себя католичкой, но согласная обойтись при замужестве без Церкви. Порядочная и готовая на убийство. Именно это мужчины и любят в женщинах. В мадам X. ничто не «говорит» ему. Но вот она крадет, убивает, и в нем просыпается желание обладать ею. Десять минут назад Косталь без отвращения не мог и подумать о том, чтобы прикоснуться к лежащему рядом телу, — пресыщение плоти. И вдруг он скользнул под одеяло и лег на нее. Теперь он сжимал в своих объятиях детоубийцу.