— О Боже! — восторженно простонала Грейс. — Лучший рождественский ужин в моей жизни.
— Приятно, — подтвердила Никки. — Питер, можно еще кувшинчик пива?
— Конечно, — разрешил я. — Вы, леди, видите перед собой последнего крупного мота.
Тут они принялись толковать об акциях, облигациях, налоговых льготах, муниципальных ценных бумагах, нессужаемых взаимных фондах и пр. Я сидел меж двумя умными оживленными женщинами и пил пиво, стараясь сдержать отрыжку.
Было почти одиннадцать, когда мы собрались уходить. Снег перестал. На черном небе сияли миллионы звезд. Воздух был такой холодный, что дух захватывало.
— Дурманит, как запах духов, — сказала Никки.
— Как маковая соломка, — сказала Грейс.
Она настояла, чтоб мы пошли к ней в «Бедлингтон». Радио играло «Тихую ночь». Мы сели в круг, сбросив туфли, потягивали «Реми», по очереди читая лимерики.[31] По радио запели «Городок Вифлеем».
Потом Грейс пошла в спальню и вернулась со своей филигранной серебряной коробочкой. Пустила мак по кругу, но мы с Никки отказались. Грейс нюхнула, посмеиваясь над нами.
— Всем веселого Рождества, — провозгласила она.
— Веселого Рождества, — ответили мы хором, поднимая бокалы с коньяком.
— Никки, — все еще улыбаясь, продолжала Грейс, — ты в деле?
— Верно, — спокойно ответила Никки.
— Я так и думала, — сказала Грейс, все еще улыбаясь. — А вы вместе не покажете ли мне шоу? Пятьсот на двоих.
Радио заиграло «Красноносый Рудольф, северный олень».
Никки взглянула на меня:
— Питер?
И все переменилось. Рухнуло. До этой минуты был смех, вкусная еда, дружеское общение. Теперь все стало иначе.
И речь шла не только об этом вечере. Я смотрел на Николь Редберн и видел, как ожило ее лицо, что-то замелькало в глазах. Я понимал, что она, как и я, думает о нашем «особом» условии и оценивает, чего оно стоит.
О, несомненно, это был поворотный момент. Не только в моих отношениях с Никки, но и в моих отношениях с самим собой, во мне, в том, кем я был, чем я был и чем становлюсь. Странно, что понял я это не потом, не после того, как все тщательно обдумал, а сразу, тут же, на месте.
— Ну что? — сказала Грейс Стюарт.
— Почему бы нет? — сказал я.
А Никки кивнула.
Хорошо помню, что по радио звучало тогда «Снежное Рождество».