Я хорошо помню, что перед отъездом из Лимры мы долго беседовали с Колбиным. Телеграмму Баскакова он видел, даже держал в руках. Так почему же он пишет, что я не допросил Баскакова? Значит, он знал, что дело, которое я вел, в руки прокурора попадет без показаний Баскакова? Выкрал?
Собрав весь необходимый материал, я явился к прокурору области. В ноябре он опротестовал дело Кречетова. Мысль о Колбине не давала мне покоя. Можно ли привлечь его к ответственности? Но на основании чего? Доказательств у меня никаких, догадки, одни только догадки. Придется ждать. Говорят, время — лучший лекарь. Но есть еще и другая миссия времени — карать подлецов. Любое преступление со временем всплывает наружу.
Данилка сначала дичился меня, был замкнут. Но постепенно душа его оттаяла, и мы подружились.
Нашим любимым занятием были вечерние прогулки по окрестностям поселка. Часто мы заходили к знакомому рыбаку. Он катал нас на лодке. Над уснувшей рекой звезды мерцали таинственно. Где-то лениво лаяла собака, ей отвечала другая. Мы молчали и плыли. А иногда рыбак угощал нас какой-нибудь удивительной историей из местной жизни. Истории эти казались загадочными, потому что рассказчик чего-то недосказывал. Тихо. Лодка скользила в ночи. Да скользила ли? Или стояла на месте? Шеломайники расступались, и лодка с шорохом причаливала к берегу.
Обратный путь наш лежал берегом реки. Впереди — Лимровская сопка. Откуда бы мы ни возвращались, видели ее всегда. То она была справа, то слева, то впереди и редко — сзади. Над ее вершиной всегда стояло розовое зарево. В одну ночь оно имело форму шара, в другую — огненным столбом поднималось в черное небо, в третью — вырастало в виде гриба.
Данилка смотрел на вулкан и коротко бросал:
— Работает. Я его покорю, когда вырасту.
Дома мы выпивали по стакану молока и сразу же засыпали, чувствуя свежесть в теле, вобравшем все запахи реки и трав. Утром Данилка вставал рано и принимался за работу: приносил дрова, таскал воду, потом садился за уроки, которые я задавал ему. Учился он удивительно легко и память имел необыкновенную. Особенно поражали меня его способности к математике.
Осенью Данилка сдал экзамен за четвертый класс (год он не учился) и начал заниматься в пятом. Ему исполнилось одиннадцать лет, но он, унаследовав от отца могучее сложение, выглядел старше.
Зимой меня перевели в Хабаровск. Оставить Данилку я не мог (очень уж привязался к парнишке), отрывать от занятий в школе в середине учебного года — не дело. Но выхода не было. После того как прокурор опротестовал дело Кречетова, Данилка с нетерпением ждал возвращения отца. И когда я ему сообщил о переезде, он насупился и спросил: