Тимофей вздохнул и поморщился. Вся вдохновенная речь как-то сразу показался ему невыносимо пошлой. «Да чего врать, – ответил он мрачно, – сама что ли не понимаешь? Стыдно мне было и обидно, и не мог я больше – как безответная тля. Здесь, конечно, почти одно быдло, но побаиваются издали – для них я кто-то».
«А меня-то зачем было гнать? – спросила она, не поворачивая головы. – И еще эта медсестра…»
«Ты видела меня прежним, – пожал он плечами, – что ж тут непонятного. Я-то себя прежним больше не видел. И видеть не хотел, а медсестра… Что-то я уж и не помню никакой медсестры. Ну может и было что-то, да – чтобы ты разозлилась и ушла без объяснений».
«Без объяснений… – повторила Елизавета. – Уж лучше с объяснениями».
Она снова помолчала, потом отпустила его руку и повернулась к нему с несколько искусственной улыбкой. Все еще обижается, подумал Тимофей и был прав. «Ну, в общем так, – сказала она бодро, – я подумаю. Очень все это неожиданно и как-то наспех. По-моему, нам снова нужно знакомиться – и привыкать, и притираться».
Царьков понял, что первая часть плана не удалась. Он прошелся по комнате, передвинул пепельницу на столе, потом снова подошел к Елизавете. Она спокойно смотрела на него, не улыбаясь больше и не отводя глаз. «Лиза, – сказал он твердо, – понимаешь, мне нужно сейчас».
Елизавета Андреевна чуть подняла брови, всматриваясь теперь внимательно и пытливо. Она ждала продолжения, но Тимофей молчал, неловко ухмыляясь. «От тебя что, кто-то залетел?» – спросила она наконец, явно обескураженная таким поворотом событий.
«Да нет, – отмахнулся он с досадой. – При чем тут это, все гораздо серьезней».
«Точно?» – не поверила Лиза.
«Да точно, точно, что ты в самом деле, глупости какие-то – залетел…» – скривился Тимофей. Ему вдруг стало очень стыдно; он, уже по-настоящему, разозлился и на себя, и на Бестужеву, а больше всех – на кровожадную Майю, беспечно разгуливающую сейчас под американским небом. В жизни не выглядел таким дураком, подумал он угрюмо, опустив голову и сверля зрачками пол.
«А что ж тогда? – Елизавета сузила глаза. – Впрочем, это твое дело, не мое. Значит тут голый расчет, а я-то, дура, почти уже поверила в новую свежесть чувств».
«Тут, Лизка, все вместе, – сказал он глухо, по-прежнему не поднимая взгляда. – Сначала, да, был расчет, а потом и свежесть чувств образовалась – неожиданно, сама собой. Теперь я и сам не знаю – клянусь, как на духу».
«Врешь!» – безапелляционно заявила она.
«Не вру!» – заорал Царьков, несколько даже ее испугав, потом бросился к столу, схватил сигареты и заметался по кабинету, забыв уже про все свои планы, путаясь в словах и перескакивая с одного на другое.