- Доводит до сведения! - прошипел крематор, вслушиваясь в икоту. Затем поднял вверх чистую тарелку. - Слышите?
- Нет!..
Толстый попытался оправдываться, но его протест был подавлен приступом икоты, еще более сильным, чем ранее.
- Э, братец, сигнализируешь! - бросил ему в лицо Баранн.
Толстый судорожно стиснул мою руку.
- Нет!
- Считать, - заорали все.
Приглушенным хором, бормоча, мы принялись считать икания.
- ...одиннадцать, двенадцать, тринадцать...
- Предатель! - прошипел в паузе крематор.
Толстый продолжал синеть, приобретая все более темный оттенок. Пот большими, почти с горошину, каплями выступал у него на лысине. Это выглядело так, будто страх, от которого он весь дрожал, выжимал его череп, как лимон.
- ...четырнадцать, пятнадцать...
Замирая, с пальцами, переставшими что-либо ощущать, я ждал. Толстый со стоном засунул себе кулак в рот, но еще более сильное, потому что стало теперь под давлением, икота бросила его на спинку стула.
- Шест...
Толстый затрясся, захрипел и какое-то время совсем не дышал. Потом его опухшие веки приподнялись, безмятежность разлилась по искаженному мукой лицу.
- Спасибо, - шепнул он, обращаясь ко всем.
Как ни в чем не бывало, мы возвратились обратно к столу. Я был пьян и знал об этом, но как-то иначе, чем перед этим.
Мои движения стали более свободными. Я теперь мог говорить безо всякого труда, лишь остаток бдительности, до сих пор державшей меня под контролем, куда то пропал, что воспринималось мною с беспечным самозабвением.
Не успел я и оглянуться, как Баранн уже втянул меня в диспут на тему "Здание-Дом и его домовитость". Для начала он спел мне песенку:
- Динь-дом-бом! Дом! Основа Дома - Антидом! Антидома - Дом! Бом!
Потом рассказал несколько анекдотов из области содомистики и гоморрологии. Я уже перестал обращать внимание на тарелку, которой издали посвечивал мне в глаза крематор.
- Знаю! - задорно прокричал я. - Сервировка! Понимаю: подстановка! Понимаю! Ну и что? Кто мне что сделает? Профессор - свой парень! А я вольная птица!
- Птичка ты моя нештатная, - басил, обращаясь ко мне, худой.
Он похлопывал меня по коленке, ласково улыбаясь левой щекой, спрашивал об успехах в шпионстве, о том, как я вообще оказался в Здании. Я рассказал ему начало своей истории.
- Ну, и что там было дальше? - заинтересовался он.
Я болтал уже обо всем подряд, пока еще остерегаясь других, поскольку не был в них совершенно уверен. О священнике Баранн отозвался: "Аббат - он и должен быть провокатором", историю златоглазого старичка лаконично прокомментировал так: "Ну, неправильное поведение было у него в гробу, неуместное. За что и получил".