Она пробродила так всю ночь, а когда под утро вышла на маленькую рыночную площадь у Сены, ее окликнули:
— Анжелика! Это ты?!
Она повыше подбросила узел, сползающий с плеча, и медленно повернулась. Это была девушка из кибитки.
— Это же я, Луиза!
Анжелика помнила ее совсем другой. Теперь на Луизе было нарядное платье с хорошими кружевами и премиленький шелковый чепчик, а сама она стояла под матерчатым навесом длинного торгового ряда.
— Какая ты нарядная, Луиза!
Девушка засмеялась и обняла ее.
— Это я-то?! Не смейся. Обычные тряпки из Франкфурта. — Она отстранилась и оглядела Анжелику. — А вот ты одета хорошо. Сразу видно дорогое платье. На каком рынке купила?
Анжелика пожала плечами. Она не знала, где мадам Лавуазье взяла это платье.
Луиза прищурилась.
— Что-то я не пойму. Ты нашла своих? И почему с узлом? Садись рядышком, прямо здесь, на вещи, рассказывай.
Анжелика огляделась, вздохнула, с облегчением присела и сказала:
— Нашла.
— А жениха?
Анжелика кивнула, Луиза погрустнела и спросила:
— Что-то не заладилось? На тебе лица нет.
— Не заладилось, — подтвердила Анжелика. — Не смогла я.
Луиза досадливо цокнула языком и вдруг повеселела.
— Может, оно и к лучшему. Тогда, может, к нам? Торговать? А то вещей из Пруссии везут полно, и я совсем не управляюсь! Жить можешь со мной, а плату за комнату — пополам. У нас все честно!
Вообще-то, Анжелика так устала, что хотела сейчас лишь одного: чтобы ее не трогали. Просто сидеть, смотреть на Сену и дышать. Но идти было некуда, а ценные бумаги отца, подшитые в корешок старой Библии, не казались ей реальностью.
Анжелика, уже чувствуя, что согласится, пожала плечами и спросила:
— А что надо делать?
— Я расскажу! — обрадовалась девушка. — Тут все просто! Я тебе растолкую.
Как оказалось, товарки отправили Луизу в Париж с первой же партией барахла, взятого у пруссаков. Тряпки были дрянные, а самые лучшие, как нарочно, были порезаны, пробиты штыками, испачканы кровью. Луиза ночами стирала да штопала, а днем продавала.
Зато сейчас пошли совсем другие вещи! То серебряный сервиз, — Луиза знала теперь и такое слово! — то старинный золотой перстень, снятый безвестным гвардейцем с пальца самого герцога Брауншвейгского.
Сейчас Луиза и впрямь не управлялась. Война за освобождение всех народов Европы, которую вела республика, все ширилась. Парижские рынки на глазах разбухали от новых, никогда прежде не виданных товаров.
Луиза не раз передавала на фронт просьбы, чтоб прислали ей в помощь хоть кого-нибудь. Но война — работа трудная, каждодневная. Ей все время отвечали одно и то же. Мол, найди себе помощницу сама.