— Прикажите подать свечей, — обернулся посланец к брату Россалю.
— Не след! — обрезал аббат Бернар. — Незачем разглядывать земную скверну.
— Но… — начал было пришедший.
— Вы прибыли от римского понтифика, мой благочестивый брат во Христе. Что велел передать его святейшество?
— Прежде всего мне велено было осведомиться о вашем здравии.
— Здравие мое, как и вся жизнь, в руке Божьей. Я не ропщу, но радуюсь, с благодарностью принимая все посылаемое мне Творцом.
— Однако же, — несколько обескураженно начал посланец…
— Dixi.[6]
В келье повисла тяжелая гнетущая пауза. Римлянин не знал, что и сказать. Ему — потомку древнего патрицианского рода — внове было пытаться разговорить спину какого-то провинциального аббата. Бернар Клервоский не соизволил даже повернуться в его сторону.
— Его святейшество, — после тягостного молчания начал визитер, — много наслышан о вашем походе в Британию. Его весьма заинтересовали рассказы о подвигах и чудесах, которые свершались в те дни. В Риме ходят слухи, будто вы лично мечом сразили некоего демона, восставшего из бездны! Святейший Папа велел изъявить вам свое настоятельное желание, чтобы произошедшее было тщательнейшим образом изложено на пергаменте и передано ему. По высочайшему повелению я буду ждать, пока вы не окончите сей труд, чтобы лично доставить его понтифику.
— Не утруждайте себя и меня пустословием. Соберите тех, от кого слышали россказни о моем походе, и запишите их речи.
— Вы отказываетесь?
— Я прошел сей путь и изъязвил чело терниями его с единой целью — исполнить волю Царя небесного. Сей государь превыше всех прочих, и лишь ему одному я служу, и лишь ему даю ответ. Остальные властители суетны и греховны в своей неизбывной суетности.
— Так вы что же, — возвысил голос посланник, — отрицаете святость и непогрешимость наместника святого Петра?
Бернар Клервоский, словно нехотя, поднялся с коленей и, наконец, повернул к незваному гостю суровое лицо. Тому вдруг показалось, что в келье стало значительно светлее — так озаряется ночная мгла вспыхнувшим пожаром.
— Когда грешник, в отчаянии бия себя руками в грудь и разрывая убогое рубище, восклицает: «Mea culpa!»,[7] Господь снисходит к раскаянию его и очищает милостью своей от всякой скверны. Когда же рожденный и погрязший во грехе, будто монарший венец, несет людским хотением дарованную непогрешимость, — да будет он посрамлен в гордыне своей! Никто как Бог!
— Но это ересь!
— Ересь?! Ересь — для ключаря святого Петра, поставленного Господом блюсти чистоту возлюбленной дочери Христовой, святой нашей матери церкви, — побираться по дворам князей мирских, коим самим пристало ждать милостивых повелений от того, кто превознесен Господом надо всеми! Ересь — для святейшего Папы становиться одним из властителей вроде прочих герцогов и принцев, ублажающих свои прихоти и позабывших страх божий! Ересь — не видеть очевидного и не делать подобающего. Вот что такое ересь! А теперь ступайте с Богом. Мне более нечего сказать ни вам, ни тому, кто вас послал.