Так бы ему все и сошло с рук, да подвел второй эшелон: там оказалась одна дамочка, которая посетила во время командировки свою подругу из первого эшелона и обнаружила при просмотре семейных реликвий своего нареченного — все сходилось, кроме фамилий. Да и «подполковник» вскоре приехал передохнуть. Обманутая и неостывшая от ярости подруга пожаловалась командующему округом. Тот повелел арестовать смутьяна семейных уз. Так наш герой оказался на скамье подсудимых с большим букетом статей УК РСФСР и подобных же статей союзных республик: тунеядство, подделка документов, мошенничество и т. д. Суд был веселый: жены его признали и не отказывались от фальшивого мужа, а дети хором скандировали: «Папочка, ты наш!» Только иногда в зале заседаний вспыхивала то там, то здесь потасовка тещ, прибывших, как свидетельницы, со всех концов. Несмотря на слезы и просьбы, лже-военный получил хороший срок. Но судьба его сложилась не так уж печально. В зоне обнаружилось, что наш подполковник имел незаконченное семилетнее образование, и его заставили посещать вечернюю школу (в лагерях все школы вечерние и в соответствии с режимными установками работают только днем). В школе в него «втюрилась» учительница русского языка и литературы, она его начала «греть» (и не только продуктами питания), срок ему, сразу вставшему на путь исправления, уменьшили наполовину. Освободившись, прямо у ворот он попал в объятия, тут же последовал в загс, а затем родственники (братья жены) на церемонии венчания «маршала», такую кликуху он заработал в зоне, предупредили твердо со злым оттенком — ежели он выкинет такую же штуку с их любимой сестрой, то они ему так и заявили: «выдернут ноги и туда вставят… спички». Ныне наш брачный бродяга живет в теплоте и довольствии, окруженный многочисленными Павликами и Маринами, которые признали в нем «милого папочку».
Ежели не надоело, поведаем еще об одной истории, тоже с формой, только эсесовской, дело это было в Белоруссии в начале семидесятых годов. У одного парня был дед, который так полюбил гитлеровскую форму, что сохранил несколько комплектов — утащил, снял ли с убитых, — неведомо. Прочистил, проутюжил, пронафталинил, полынным запахом от моли пропитал и сберег. Стал дед стар, смерть на подходе, и вызвал он любимого внука, задиру и драчуна, и говорит ему: «Уйду я скоро на вечный покой, тебе жить, Сашок. И подарочек у меня для тебя есть такой, какого нигде не сыщешь. Бери его». И из гардероба вынимает эсесовскую форму. Там еще на смену два комплекта весели. Внучек как одел, так сразу и по-немецки заговорил. Дед вскоре почил. Саша в свободное время примеряет формы и доволен. Показал он свое сокровище еще двум кентам-приятелям. Все они, как наденут форму, так и не расстаются с ней, деда вспоминают хорошими словами. Дед-то, оказывается, к форме припас еще автоматы. Очень не любил «коммуняк». Тут в сельском клубе началось торжественное собрание в честь какой-то даты и ребята решили преподнести сюрприз. Одевают форму, берут автоматы, и прямо в клуб, сначала по-немецки «Хенде хох», а затем по-русски: «Коммуняки и комсомольцы к стенке, к той, где висят вожди». Началась суматоха — смятение, что интересно, их никто за своих не признал. Люди в радости кричали: «Наконец-то пришли, как мы вас ждали!». Некоторые сознательные коммунисты враз встали к стенке, а другие решили увильнуть, смотаться. Но не тут-то было, нашелся один честный, который их всех знал. Он самолично стал людей к стенке расставлять. Потом этому человеку за правду больше всех влепили — шесть лет. Всем остальным хлопцы-эсесовцы приказали идти по домам, ждать утра, тогда приступят к распределению земли, будут делить колхозное добро и коммуняк-кровопивцев судить. Тот, который ставил коммуняк к стенке, согласился их в клубе до утра сторожить, чтобы не разбежались.