– Похоже, она очень тебя любит. Как она сейчас?
– Требует, чтобы я рассказывала, с кем встречаюсь, когда прихожу домой и каков еженедельный доход от моего магазина.
– А твой па? – засмеялся Трэвис.
– Мой па сделан из чистого сахара. Самый славный и милый человек на свете. Мои родители и младшая сестра Анна отправились в длинный круиз. Вернутся только осенью.
– Так ты в городе одна?
– Нет, здесь мой брат Рид, и у меня есть кое-какие родственники.
Как он вежлив: расспрашивает о ее жизни, хотя ему не терпится узнать побольше о человеке, за которого его мать собирается замуж.
– Думаю, мистер Лейтон – хороший человек. Но все зависит от твоей матери. Верно? Судя по тому, что ты сказал, она не слишком умеет за себя постоять.
Трэвис ответил не сразу:
– Моя мать всегда была очень тихой и незаметной. Думаю, она поняла, что спорить с отцом – только делать хуже себе. Если она оставалась в тени, у него создавалась иллюзия полного контроля над ситуацией. Тогда ему не было нужды вновь укреплять свой авторитет.
– А ты? Как живешь ты?
Трэвис пытался переменить позу, но места не было.
– Я сейчас упаду с этой штуки. Твои ноги… не возражаешь?
Он поднял ее ноги и положил себе на колени.
Ким скорее бы умерла, чем запротестовала.
– Ой! Прости, но у тебя такие острые каблуки…
Ким молниеносно сбросила модные босоножки на высоких каблуках и снова положила ноги ему на колени. Казалось вполне естественным, что он стал массировать ее ступни. Ким поблагодарила Духов Спа за то, что только вчера сделала маникюр и педикюр. Пятки были гладкими, как стекло.
– Так на чем мы остановились? – спросил он.
– Э…
Ким никак не могла вспомнить. Ни один мужчина еще не массировал ей ступни.
– Да, ты спрашивала о моей жизни. Правда в том, что ты все изменила.
– Я?
– Я рос не как другие дети. У нас большой дом на ста акрах в северной части штата Нью-Йорк. Дом был выстроен нуворишем в середине прошлого века и стал свидетельством его алчности. Очень высокие потолки и куча панелей темного дерева. Все это прекрасно подошло отцу. Мы жили там в окружении десятков слуг, и все стали для нас родными. Мы почти не видели отца, но его присутствие чувствовалось всегда.
Большие пальцы Трэвиса ласкали левую ступню. А когда проникли между ее пальцами, она почти перестала понимать, что он говорит.
– До того лета, когда отец полетел в Токио, а мать привезла меня в Эдилин, я понятия не имел, что живу иначе, чем другие люди. Ты научила меня жить, как все остальные, и я всегда буду благодарен тебе за это.
– Думаю, ты все это придумал. Трэвис, а где ты выучился этому?