С этими яростными словами Малый покинул Филиппа и Фому и направился к обрыву, над которым снова молча и недвижимо стоял Иисус Христос, а чуть поодаль – Петр и Зилот, Иоанн и Андрей.
Филипп несколько раз растерянно посмотрел на Фому. А потом спросил:
– Тебе не кажется, что в последнее время Малый все больше становится похожим на Фаддея?
Фома молчал, и Филипп добавил, словно к самому себе обращаясь:
– Но Фаддей радостно готовится к битве с сатаной и демонами. А этот, похоже, на людей готов поднять руку…
– Ты заметил, что он уже не в первый раз называет себя братом Иисуса? – в свою очередь спросил Фома и также сам для себя продолжил: – Но какой он Ему брат? Его отец, Алфей, был братом Иосифа. А Иосифа, как мы теперь знаем, нельзя считать отцом Иисуса… Скорее Иаков и Иоанн Зеведеевы могут называть себя братьями Иисуса, потому что их мать, Саломия, двоюродная сестра Марии, матери Иисуса… Но они никогда себя так не называют…
Оба помолчали.
Потом Фома сказал:
– Но в одном он прав: всё на свете должно приносить свой плод. Иисус не раз говорил нам об этом. Доброе приносит добрые плоды, а злое – плоды злые. По плодам мы и узнаем и дерево, и человека. Потому что с терновника никогда не соберешь винограда, а на репейнике не найдешь смоквы. Так что смоковница, на которой нет плодов, в каком-то смысле уже не смоковница, а другое дерево… И дерево ли вообще она, раз плодов не приносит?
Филипп не ответил. И Фома, приняв его молчание за знак согласия, пошел на другую сторону дерева, где рядом с Иаковом и Иудой стоял Матфей, уже спрятавший восковую табличку в складки своего таллифа.
Втянув голову в плечи и прижав к груди подбородок, Филипп окаменело смотрел на смоковницу. Глаза его замерли и не двигались, словно это были не глаза, а стеклянные протезы.
Потом за спиной у Филиппа послышалось дыхание, и чей-то голос тихо произнес:
– Он убил ее.
Филипп развернулся и увидел, что перед ним стоит Толмид, неизвестно откуда появившийся. Маски на его лице не было. Кто-то вдруг сорвал ее, давно и прочно приклеенную к его лицу, и теперь воспалились щеки, слезились от боли глаза и дрожали от обиды губы.
– Он убил ее своими словами. Молния убивает медленнее. Я почувствовал.
Филипп не знал, что ответить другу. А Толмид продолжал:
– Кому она мешала? Она росла не на дороге, а здесь, вдалеке от людей. Я давно ее знаю. Она мне так помогала.
– Говорят, она была бесплодной, – сказал Филипп, виновато глядя на Толмида.
– А почему она должна была плодоносить? Она дикая. Никто ее не прививал. Она растет здесь со времен Ирода и никогда плодов не давала. Но листьями покрывалась раньше других деревьев. И людям давала тень, прохладу, одиночество и покой.