Иаков замолчал, дернул головой, словно пытаясь вытряхнуть из глаз слезы. Фома же перестал гладить свой нос, и тотчас рот его растянулся в широкой улыбке, мгновенно осветившей лицо и глаза.
– Люди разные, Иаков, – мужским басом возразил рыжеватый юноша. – Очень многие из бедняков, как мне кажется, бедны оттого, что не умеют и не желают работать. И некоторые твои униженные, если помочь им, освободить от унижения, тут же радостно примутся унижать других людей, не то чтобы мстя им за свои прежние унижения, а просто потому, что так устроен род человеческий: либо ты унижаешь себе подобных, либо сам унижаешься.
– Зло говоришь! – обиженно воскликнул Иаков. – И сам знаешь, что зло и несправедливо. Потому что обманывать и грабить бедняка, какова бы ни была причина его бедности, грабить и унижать его – всегда подлость и мерзость. Но так поступать со слабыми и беззащитными в Храме Божием, перед лицом Господа, именем Его прикрываясь и якобы Им Самим ниспосланными законами, – это уже преступление, Фома, и самое, может быть, страшное на свете святотатство!
Продолжая улыбаться, Фома чуть наклонился вперед, чтобы глянуть на Петра, который сидел по другую сторону от Иакова. И увидел Фома, что Петр несколько раз одобрительно кивнул головой, а скулы заиграли на лице его и губы были решительно стиснуты. И тотчас Фома перестал улыбаться, но сказал спокойно и твердо:
– Далеко не все торговцы, как ты говоришь, разбойники и воры. Есть среди них честные люди, которые, как я знаю, никогда никого не обманывали и в поте лица своего хлеб зарабатывают, сами подвергаясь несправедливости и унижениям. Но всех их изгнал Иисус. И вот, я пытаюсь понять, зачем Он это сделал.
– Все грабители! – в сердцах воскликнул Иаков. – Других здесь не держат. Честный человек здесь и дня не проработает! Не обманешь – не принесешь прибыли. Пошлют надзирателей и вышвырнут вон, отобрав у тебя то, что ты сюда привел или принес… Поверь мне: не раз был свидетелем!
И снова Петр решительно тряхнул головой. А за спиной у Петра, словно памятник богу войны, с яростным лицом и всклокоченной огненно-рыжей шевелюрой стоял Иаков Малый, сын Алфея. И больше Фома ничего не сказал, а снова принялся гладить свой нос и теребить юношеский пушок на остром подбородке.
Тут Симон Зилот отошел от Иисуса, подошел к Петру и, к нему одному обращаясь, мрачно сказал:
– Не нравится мне всё, Кифа. Может, лучше уйти?
Петр не ответил, глядя прямо перед собой и еще сильнее играя желваками. А Малый, стоявший за спиной Петра, угрожающе произнес:
– Судья миру явился наконец. А ты предлагаешь уйти? Кого боишься? Разбойников или Бога?