Я совершенно не представляла, что ждет меня на далекой северной земле. Не знала, что это будет самое настоящее рабство на очень долгие годы. Тогда казалось, что безвыходных положений не бывает. Ведь удавалось же бежать из немецких лагерей — неужели здесь не сумею побороться за свою свободу?!
И я осторожно поднялась на палубу по деревянному шаткому трапу, под которым хлюпала замусоренная черная вода.
Над горизонтом виднелся только оранжевый краешек солнца. Я даже не оглянулась на сумеречный порт и спустилась в трюм.
Под высокими двухъярусными нарами на грязном дощатом полу расположились пожилые женщины. Я нашла себе место поближе к входу, на верхних нарах. Здесь было немного свободней. С потолка свешивалось несколько тусклых лампочек, но в трюме с черными стенами все равно было темно и мрачно. Пропитанный запахами карболки и немытых человеческих тел воздух казался густым и липким. Запах был устоявшимся, трущобным, от него слегка поташнивало, но (к чему только ни привыкает человек, дышать-то все равно надо) постепенно придышались и разместились все, кто попал в трюм.
Из-за переборки доносились веселые голоса — там были мужчины.
Утром стало слышно, как о металлические стенки судна снаружи шлепает вода — значит, вышли в открытое море. Вот и началось путешествие по Ледовитому океану, с горечью подумала я.
На палубе, у левого борта, устроили уборную, и первые два дня туда пускали. Все дорожили глотком свежего воздуха, и у трапа выстроилась очередь, чтобы хоть на несколько минут подняться наверх. Свинцово-серые волны, рассекаемые теплоходом, закручивались барашками, дул пронизывающий ветер.
В Карском море появились белоснежные льдины. Начало качать. Тогда в трюме возле трапа поставили огромную деревянную бадью — парашу и перестали пускать на палубу. И никто уже не знал, что делается там, наверху. Лишь гулко хлопали о борт волны, и огромный теплоход вздрагивал от этих ударов. Делалось страшно: а вдруг теплоход не выдержит — и безжалостное холодное море поглотит его вместе с беспомощными людьми в закрытом трюме. Из параши выплескивалась на пол зловонная жижа, качались под потолком лампочки, что-то скрежетало в недрах трюма, на полу образовалась зловонная смесь человеческих испражнений и рвоты. Но страшнее всего был нескончаемый плач измученных качкой женщин. Одни громко рыдали, другие тихонько плакали и молились. Сквозь вой и плач пробивались речитативы молитв на польском, украинском, русском языках. Время от времени все перекрывал злобный многоэтажный мат уголовниц, которые держались особняком и не плакали, а только посылали в Бога-душу-мать всех тех, кто устроил им такое путешествие.